Казалось, перед нами разворачивается обычная семейная история... Но теплоход, на который невозможно попасть, уже отправился в плавание...
Читать рассказ...
БЕЛЫЙ ПАРОХОД
– Криво как-то висит, – Марина подставляла тумбочку, чтобы дотянуться до картины. – Вот. Теперь ровно. Эх-х-х… Это «эх» еще долго будет крутиться в ее голове, поднимая волны воспоминаний, ожиданий, надежд и какую-то внутреннюю боль. Ту боль, которая за годы, прошедшие с того случая, так и не оставила Марину. На картине на фоне вечернего морского заката уходил вдаль белый пароход («Теплоход!» – поправлял её тогда, три года назад, бывший муж). Но с тех пор, когда она увидела эту картину на той самой набережной и купила ее на последние деньги («Заверните мне этот белый пароход!»), Марина всегда именовала это судно только «пароходом». Сейчас картина висела напротив ее любимого кресла в гостиной. Она садилась, вытягивала ноги и смотрела, смотрела, пытаясь снова прожить то самое последнее лето.
Тогда, три года назад, супруги Лавровы наконец-то вырвались на морское побережье. Именно «вырвались»: Мише в дорогу всучили рабочий ноутбук с условием, «если что, нужно будет подстраховать коллег-журналистов», а Марина с трудом уговорила напарницу подменить ее в маникюрном салоне на две недели. Два дня купейного счастья, сломанный Мишин чемодан, такси с заоблачными ценами до гостиницы и вот – тонкая полоска, отделяющая сладко-голубое небо от соленой синевы моря выпрямилась, превратившись в ровную горизонталь, а листы календаря зашелестели чуть быстрее. О море мечтают, его боготворят; едут к нему, рисуя в голове одну за другой странные и совсем уж несбыточные мечты; о нем волнуются, в него окунаются, словно совершая некое священнодействие, в нем смывают обиды и разочарования, из него небрежно выходят новым, чистым человеком, вытираясь влажным полотенцем. И, лежа рядом с шипящей морской пеной, подползающей к самым ногам, смотрят, смотрят, смотрят вдаль, наслаждаясь той самой ровной линией горизонта, словно выключенной кардиограммой. Жизнь превращается в ровную линию, за которой, наверное, другая планета и иные миры. За той кромкой горизонта – другой человек: спокойный, умиротворенный, полный сил и желаний. А здесь – неустроенный, нервный, с короткими и искривленными линиями жизни на обеих ладонях, вечно стремящийся куда-то… И между «тем» и этим человеком – море, как символ расстояния, которое ни пересечь, ни переплыть.
Уже на второй день вечером Михаил остался в номере один – «подстраховывать коллег-журналистов», поэтому она пошла прогуляться по набережной одна. Она вообще любила гулять перед сном. Громко хлопнула гостиничная дверь, и сразу же в лицо подул сильный ветер, поднимая с тротуарной плитки сухой песок и пустые бумажные стаканчики. До набережной оставалось минут десять; Марина растягивала удовольствие, кутаясь в толстую кофту, накинутую на голые плечи. На набережной было шумно, она спустилась по лестнице чуть ниже, вглядываясь в черный морской мрак, шумевший внизу, пыталась разглядеть тусклые огни вдалеке. Теплый влажный вечер, нескладное эхо ресторанного оркестра – одна среди прогуливающихся усталых, но счастливых пар, она гуляла по набережной. А набережная… словно заигрывала с ней, окуная её то в запахи местных шашлычных, то в звуки тихого саксофона, невнятно и сонно играющего что-то из семидесятых. Она только успевала ловить эти чувства, звуки, запахи. Застыла на минуту, вглядываясь в закатный морской пейзаж, сложила руки на груди, словно приобнимая саму себя и морщась от ветра. – Во-о-он плывет пароход… Низкий приятный мужской голос возник где-то за плечом. В этом голосе вдруг прозвучали едва уловимые нотки, от которых зашлось сердце и вздрогнули кончики ушей. – А ведь пароход – это символ нового, чего-то необычного, того, что человек так долго ждет и не может себе позволить! – голос прозвучал чуть тише, но заметно ближе к её плечу, так что теплое дыхание как будто слегка согрело кожу. Он продолжал низким бархатным шепотом: – А ведь он везет людей к новым берегам. Там сейчас, наверное, музыка и танцы!.. Марина сделала вид, что быстрое знакомство не входит в ее планы: – Да… Там, наверное, счастливые люди, которые хотя бы пару недель в году могут позволить себе не работать, – не поворачивая головы, тихо прошептала она. – Я так давно мечтала поплавать на таком… – На этот пароход попасть невозможно. Хотя… – он помолчал. – Нет ничего невозможного. Теперь его голос прозвучал чуть в отдалении, словно он собирался уходить, но окончательный шаг еще не был сделан. Марина наконец-то обернулась, накинув на плечи сползающую кофточку. – И давно вы тут… наблюдаете? Голос принадлежал высокому загорелому джентльмену в белом свитере, накинутом на плечи с завязанными на груди болтающимися рукавами. – Мне мой врач… посоветовал чаще смотреть вдаль. – И вы выглядываете красивых дам на набережной? – Да что вы. Так, прогуливаюсь. Вы одна? – Одна. Как видите, – в интонации Марины сопротивлялись определенное недовольство и неопределенная радость одновременно. – Знаете, люблю вечером прогуляться в одиночестве. Под свитером на нем – майка с какой-то надписью не по-русски, а его большие загорелые и сильные руки как-то очень по-молодежному были запущены в карманы. На вид он был немного старше Марины, но одежда выдавала или спортивное телосложение или то, что она ничего не понимала в мужском возрасте. – Я вижу, что вам как-то некомфортно, что ли. Неуютно. – Да нет, мне…. Да, мне хорошо. – Ох, эти вечные русские неуверенные отрицания. – Я слушала шум волн. По вечерам так особенно волны плещутся, вы никогда не прислушивались? – Не только по вечерам. Ночью еще отчетливей слышен этот плеск. Вот, вы слышите ритм? Волна набегает – ш-ш-ш! – и отступает… Его лицо вдруг приблизилось к ней, а его руки делали какие-то волшебные движения в воздухе. – Это ритм нашей жизни. Это как чередование черных и белых полос. Во всем есть ритм. – Да, да. – Жизнь – это движение... ритмическое движение, – его голос стал еще ниже, а руки неожиданно запутались в ее кофте. – Так, мужчина, руки уберите. – А смотрите: вон, пароход уже уплыл. Она резко развернулась в сторону моря, пытаясь взглядом найти белое пятно на черно-синем фоне, но музыка и яркие краски скрылись за скалой. – Так как же вас зовут, прекрасная незнакомка? – Марина. А что-то вы так сразу знакомиться вдруг? – Ну, мы могли бы погулять вместе, раз вам одиноко. Да и холодает, – он вдруг неожиданно опустил на ее плечи свой белый свитер. – Да могли бы не беспокоиться, но… пойдемте. Они еще долго гуляли по набережной, разворачиваясь в ее конце, как автобус на конечной станции, и вновь бродили, глядя себе под ноги и беседуя о чем-то отвлеченном, неважном, вспоминая случаи из жизни и смешные истории. Завернули в кафе, заказав по бокалу шампанского. Марина очень переживала, поэтому подумали... и взяли по второму бокалу. Она смеялась, как в детстве, ей вдруг показалось, что откуда-то сверху, с невидимых гор скатились и рассыпались в пыль огромные камни ее печалей, обид и разочарований. Здесь и сейчас ей было так весело, что она вынуждена была несколько раз достать платок, чтобы вытереть мокрые от смеха глаза. – Вы плачете? – пошутил он. – Или вы плачете от смеха? – Да перестаньте, я уже не могу остановиться, я давно так не смеялась. – А что, может быть, взять и устроить вам неожиданное приключение? Я могу вас доставить завтра на тот самый пароход, что мы с вами видели! Осуществить, так сказать, вашу мечту! Только учтите, вам надо быть в 18.00 на пристани! Во-о-н там! Хорошо? – Прямо доставить? Как же вас зовут, таинственный волшебник? – Андрей Сергеевич, прекрасная незнакомка. А потом он купил ей мороженое. Марина шла домой, в свой гостиничный номер, подозревая, что и завтра Миша предпочтет свою ненавистную работу, от которой снова не сможет отказаться. – Послал бы ты своего шефа, Миш. Отдохнули бы нормально. – Марин, ты что, как отказаться? Эта работа кормит нас – и тебя, и меня, и нашу Машу. Марин, так нельзя, я же предупреждал. Вон – море, вон – пляжи, что тебе еще надо? Она сидела позади него на диване в еле освещенном номере, смотрела на его широкую спину, за которой уже больше десяти лет она пряталась от жестокого мира трудоустройства, кредитов и долгов, и не понимала его. Мороженое в её руке медленно таяло. Как удар молнии в один миг: она вспомнила сразу все тысячи подобных картин и ситуаций, вдруг отчетливо осознав, что давно не любит своего мужа. А сейчас – прямо как-то особенно отчетливо и сильно, по-настоящему «не любит». После сегодняшнего вечернего и неожиданного приключения, после нечаянных прикосновений к белому свитеру и загорелым рукам, после слов и воспоминаний ей сильно хотелось упасть в мужские объятия, почувствовать ласку и любовь, утонуть в этой нежности, снова и снова возвращаться и… снова тонуть. И – не сдержала себя: – Наверное, шампанское все-таки было лишним. – Что, прости? – Нет, ничего. Я давно хотела тебе сказать, Миша, – она протяжно и сладко зевнула. – Я устала. Понимаешь, у-ста-ла. Наверное, и любовь к тебе… вся… кончилась. Может быть, уже давно кончилась. Он медленно повернулся на стуле и уставился на нее. – Ты выпила? Марина? – Я приехала сюда за счастьем, Миша. Понимаешь, за счастьем. Где оно? – Марина, не начинай. Какое счастье тебе еще нужно? – Я не знаю, Миш, какое оно, это счастье! Не знаю! – Ну, а что ты тогда от меня хочешь… Если не знаешь! – Все, хватит. Я буду отдыхать одна. Дверь в соседнюю комнату хлопнула, Миша остался один. Он глубоко вздохнул, снял очки и долго тер глаза. – Ну вот, стараешься, стараешься… ради кого? Аж глаза болят, ничего не вижу. Затем повернулся к столу и продолжил свою работу.
На следующий день она встретилась с Андреем Сергеевичем на пристани. Он снова был в белом, и потому бронзовый загар на его лице и шее, его черные, слегка вьющиеся волосы очень точно довершали некий образ настоящего мужчины, который Марина давно носила в своем сознании. Она – в своей любимой розовой кофточке; Андрей Сергеевич узнал ее издалека, помахал рукой и уже через секунду вырос рядом с ней – высокий, темноволосый, ароматно пахнущий, словно только что отдраенный для военного парада крейсер. На теплоходе не всем хватило мест в огромной прогулочной каюте, поэтому пришлось, хватаясь за перила, довольствоваться местами на корме. Отсюда открывался красочный вид на побережье, пока не начался закат. С наступлением темноты кроме тусклой полоски прибрежного света и ярких отблесков судовых гирлянд в черной воде не было видно ничего, и всё внимание сместилось на происходящее на палубе. Заиграла музыка, пары пустились в пляс, дети, бегая между взрослыми, громко топали ногами по палубе, а ветер постоянно сдувал ее панаму, которую позже вообще пришлось снять. Марина стояла, вцепившись в руку Андрея Сергеевича, её ноги подгибались с каждым колебанием палубы, а голова начинала плыть в свое, отдельное плавание... До Марины стало медленно доходить, что вечерняя прогулка на теплоходе в неспокойном море – совсем не то приключение, которого она ожидала, стоя вчера на набережной. Теплоход прилично раскачивало на волнах, и она все время оглядывалась на корму, где на перилах был прикреплен спасательный круг. Андрей Сергеевич, надо сказать, чувствовал эти ощущения Марины, пытался приобнять ее, успокоить и согреть, то крепче прижимая ее к себе, то заводя разговор на отвлеченные темы. В один момент его руки так нежно скользнули по талии Марины, что ее вдруг передернуло, как от резкого удара током, и в голове учащенно забилась мысль: «Не то. Все это не то…» – Марина, давайте пройдем в каюту, там места освободились. – Угу. Давайте. – Вот сюда, Марина, давайте пройдем, вот сюда. Они зашли в большую каюту, где очень вкусно пахло чем-то сладким, присели в мягкие кресла. Тут наконец-то можно было вытянуть уставшие ноги, однако какое-то неуютное ощущение у Марины не проходило, а запахи вдруг начали вызывать приступы тошноты. – Мариночка, что вам принести? Может, шампанского? – Я не знаю, может быть. Андрей Сергеевич ушел в сторону буфета, и Марине сразу стало как-то грустно и одиноко. «Что я тут делаю? – думала она про себя. – Разве это – оно? Нет». Со стороны казалось, что эта женщина в розовой кофточке разговаривает сама с собой. – Представляете, у них по карточке не обслуживают. У вас нет случайно наличных с собой? – Андрей Сергеевич держал два бокала, а в его глазах стояло искреннее недоумение. – Да, конечно; вот – возьмите. Пузырьки не успели подняться со дна бокала, как Андрей Сергеевич снова стоял перед ней. – А знаете, Марина, мне ведь завтра уезжать, – Андрей Сергеевич протянул ей бокал и присел рядом. – Как уезжать? – Да, пора, пора. – Да? Очень жаль. Марина уже не знала, радоваться ли этой новости или переживать о чем-то. Ей стало даже чуть легче, она понимала, что все равно не готова идти в этом приключении до конца. – Но мы сегодня еще могли бы заехать ко мне в гостиницу. Прямо после нашей морской прогулки. Заехали бы, выпили кофейку; может, там вам станет получше... Андрей Сергеевич искренне и как-то кинематографично улыбнулся. Было ощущение, что он старательно тренируется, чтобы так по-голливудски улыбаться всеми своими белыми искусственными зубами. Что-то в нем было такое очаровательное и одновременно целлулоидное, пластмассовое, словно он тщательно выучил роль в театре и только что вышел на сцену. – Я не знаю, Андрей Сергеевич, не знаю. – Да что вы все, Марина, «Сергеевич, Сергеевич»… Просто Андрей! Ведь я еще молод… Или как вам кажется? Сколько бы вы мне дали? – Не знаю. Может, сорок пять, может, пятьдесят… Он вдруг наклонился совсем близко, его руки обняли ее за плечи, а голос снова раздался над самым ухом: – Мариночка, годы уходят... Давайте поедем ко мне. Марина допила одним глотком, покачала пустым бокалом перед его лицом. Его руки были холодными и какими-то влажными, а ее мысли в голове суетились, как очередь в кассы вокзала, и через минуту она уже забыла, что именно ответила ему на предложение.
Такси вернулось быстро; окна ее гостиницы еще ярко светились, где-то слышалось застольное пение, а из сада, который окружал гостиницу, доносился резкий запах акаций. Кто-то суетился, занося чемоданы, кто-то курил у входа. Михаил не спал, но ноутбук был выключен, и у Марины почему-то сразу сложилось ощущение, что он все знает. «Догадывается», – сначала показалось ей. «Да нет, кроме работы в этой голове мыслей больше нет», – сомневалась она, захлопывая за собой дверь, оставляя в прошлом эту нелепую морскую прогулку и все, что случилось потом. – Как гуляется одной? – А, знаешь, неплохо. И потом, красивая женщина никогда не будет одна. – А… вот так, значит. Дорвалась! Она быстро переоделась за перегородкой и залезла под одеяло, бросив его вещи на узкий диванчик около окна. Михаил долго ходил по номеру, вздыхал, сжимая кулаки и пытаясь собраться с мыслями, но Марина быстро уснула после тяжелого дня, и разговор так и не состоялся. Утром Миши в гостиничном номере не оказалось. Марина долго лежала, разглядывая пейзаж за окном, краем глаза увидела, что постель на диване около окна так и не была разобрана, затем встала, позавтракала и, наскоро собравшись, поспешила на пляж. Солнце уже нещадно поджаривало первых купающихся, а море имело легкий бирюзовый оттенок – видно было издалека, что вода сегодня будет изумительно чистой и теплой. Михаил шел в сторону от поселка, наблюдая издали паруса небольших яхт и разглядывая людей, которые суетились вокруг них. Он еще вечером думал, как объяснить Марине ее нынешнее состояние, но по опыту знал – подобный разговор между ними обычно заканчивался ее истерикой и криками. Думая об этом, он добрался до закрытой пристани, где стояли яхты, а между ними красиво двигались обтянутые в облегающие костюмы «яхтсменки». Сначала он думал спросить о возможности арендовать яхту для прогулки, но затем, присмотревшись, что девушки были чем-то организованно заняты, присел на горячий от солнца кнехт, подняв с настила небольшой камешек, и решил просто понаблюдать. Девушки, видимо, тренировались в подготовке яхт к отплытию, между ними был заметен инструктор, который издалека отдавал какие-то указания. – Чего – на яхты засмотрелся или на баб? – к Михаилу подошел загорелый яхтсмен в ярко-желтых шортах. – Ну да. Яхты – красота! – И яхты, и бабы – все красота. И море – красота. Я тут уже третий год тренируюсь, лафа! С тех пор, как развелся, только море, яхты, ну… и бабы. Ну, а по вечерам – хороший виски. Тебя как зовут, морячок? – Миша. – Так, а здесь чего? Все же на пляже?! – Да… сложно сказать. С женой нет взаимопонимания. – Да ты о чем вообще? С какой женой? Кто в Тулу со своим самоваром? Нет, ты посмотри, какой цветник! А? Сейчас загрузимся на «Венеру» и поплывем. А по пути, знаешь, они же голышом загорают! Ты стоишь у руля… И вся жизнь в твоих руках. Понимаешь? – А куда плаваете? – Да так, сходим вон к тем скалам и вернемся обратно. В марину. – Куда вернетесь? – В марину… Ну, пристань эта называется «марина». Тут яхты стоят, – он обвел рукой какое-то неопределенное место рядом с ними. Михаил выпрямился, ощутил в руке теплый камешек и с силой бросил его в море. – Пойду я. Пока.
Марины в номере не было. Михаил переоделся, собрал чемодан и уже собрался вызывать такси до вокзала, но присел на кровать и дотронулся рукой до белья, беспорядочно разложенного на кровати: вот халат Марины, тонкий и льняной, вот ее кофта, в которой она ночью пришла с морской прогулки. Он машинально поднес кофту к лицу, вдыхая аромат ее духов, но ощутил лишь странный запах сигарет и чего-то еще, непонятного и, скорее всего, не женского – отдавало чем-то морским и немного кислым. Он и не заметил, как дверь в номер открылась, и на пороге, словно русалка из воды, возникла Марина в обтягивающем купальном костюме. – Что, – она бросила взгляд на собранный чемодан Михаила, – собрался? Уезжаешь… работать? Ну, конечно, разве мы можем отдохнуть нормально, с женой, как люди... – Марина, не начинай, ты сама все разрушила. – Я? Я разрушила? – ее голос начал приобретать оттенки грозовых раскатов, приближающихся все ближе. – Это ты все три дня сидел в своем ноутбуке! Вместо того, чтобы быть на пляже с женой! – Ты знаешь нашу ситуацию, я работаю один, на работе сложности, вот отсюда все проблемы… Которые я решаю, – он сделал многозначительную паузу. – Да, решаю каждый день, чтобы ты могла отдыхать! – Это разве отдых? Знаешь, а я тоже уезжаю! Она подхватила свой чемодан и бросила его на кровать. – Ты мне всю жизнь испортил!!! Гроза, казалось, была уже совсем рядом. Чемодан, два раза перевернувшись, раскрылся и застыл, словно пытаясь что-то сказать. – Чем? Марина, скажи, чем я испортил? – Ты все время думал только о себе! – задрожали стекла в окне. – То есть, работая по 12 часов в сутки, я думал только о себе? Мне это было нужно? Оплачивая твои покупки и кредиты? Казалось, стекла вылетят, не выдержав громкости. – Ты не переводи на меня! – Марина, ну что ты хочешь? Что? Скажи! – А чего хочет каждая женщина? Счастья! Слезы брызнули из ее глаз и как-то ритмично задвигались плечи. Она разрыдалась, медленно наклоняясь и опускаясь на кровать, подбирая под себя ноги, словно уменьшаясь в размерах. Прошло несколько минут, были слышны только ее всхлипывания и его вздохи. Он убедился, что она успокоилась, и тихим, еле дрожащим голосом продолжил: – И как, по-твоему, это счастье выглядит? – Откуда я знаю. Не знаю. Голоса звучали все тише. – Ну, вот. – Что «вот»? – Не знаешь. – А ты знаешь? Они перешли на шепот. – Нет. – Потому ты и не можешь сделать женщину счастливой. – А он? Помолчали несколько секунд. – Кто? – Ну, он – тот, вчера? – Михаил многозначительно посмотрел в окно. – Он хотя бы попытался. – Все. Я уезжаю. – Езжай. А я тогда остаюсь.
Вечером, оставшись одна, Марина пошла ужинать в кафе на набережной. Есть не хотелось, но и оставаться в гостинице она не могла – сегодняшнее ее настроение требовало успокоительного, а еще она надеялась увидеть недалеко от пристани ту самую фигуру в белом свитере. «Уехал -не уехал», – гадала она. Отдыхающие медленно бродили по набережной в наступившей прохладе вечера, выбирали сувениры и глазели на картины, которые были расставлены на парапете. Среди картин ярко выделялась одна – на фоне морского заката в море уплывал белый пароход, и на его борту яркими красными и желтыми брызгами художник запечатлел ту самую жизнь, которую пароход уносил куда-то вдаль. Многие останавливались около картины, со знанием дела поворачивали головы и присматривались, но никто не спрашивал цену. Марина заказала что-то официанту и долго смотрела издалека на ту самую картину, вспоминая вчерашнюю поездку и все, что было после нее.
…– Андрей Сергеевич, здесь душно, пойдемте на набережную! Может быть, мы его издалека увидим… Этот ваш… белый пароход! – Да, сейчас пойдем, у нас есть еще час до отплытия! Не торопитесь! Он как раз скоро будет проплывать здесь, мы его увидим! Наташенька, что вам взять? Может, шампанского? Голоса раздались совершенно неожиданно, прямо рядом с ней; Марина судорожно пригнулась, опустила голову, чтобы ее не заметили, и только пропустив эту пару мимо себя в проходе столиков кафе, смогла точно разглядеть: да, это был он. Рослая и загорелая фигура того самого «джентльмена» по имени Андрей Сергеевич только что проплыла мимо Марины. Его длинные руки со свисающими с плеч рукавами белого свитера на этот раз обнимали стан юной девушки в ярко-красном платье. Они вышли из кафе, смеясь и возбужденно что-то обсуждая, затем Андрей Сергеевич показал рукой по направлению к пристани, и пара медленно удалилась. А официант уже шел по направлению к столику Марины, и заветный бокал успокоительного на подносе уже поблескивал, как первая звездочка в ночном небе. Выйдя через пару часов из кафе, Марина ощутила, что ноги её совсем не слушаются. Отойдя несколько метров от входа, она присела рядом с художником, который уже заворачивал свои картины, завершая дневные продажи. – А этот... ик, пароход…, сколько стоит? – Так это теплоход, а не пароход. Это же «Волошин», который вон – каждый вечер здесь проплывает. – Прямо каждый вечер? – Да, каждый. Во-о-он от той пристани. Только пассажиров там обычно немного, теплоход-то старый уже. Он тут лет пятнадцать уже ходит. – Пятнадцать лет? Ик! Что вы говорите… Я была на нем. Ик! Укачивает там сильно. – Десять тысяч. – Ок. Заверните. Вот. Марина купила эту картину на последние деньги, что оставались у нее от отпуска, а уже утром она собрала чемодан и вернулась поездом домой. Они с Мишей не разговаривали неделю, потом Марина отнесла заявление о разводе в местный ЗАГС, и жизнь завертелась в другую сторону: они долго обсуждали, ругались, что-то делили, и наконец получив документы, Михаил переехал жить к родственникам.
Он пришел в ноябре, когда вместе с первыми белыми хлопьями снега отступили и забылись все взаимные обиды и упреки, принес ей алименты за несколько месяцев. Неуверенно зашел в прихожую, в которой еще полгода назад висела его одежда, снял шапку и куртку, осмотрелся по сторонам и, глубоко вздохнув, протянул ей конверт. – На. Это на Машку. Ну, там… чего-то ей надо купить, наверное. – Ну, пройди, что ли… Переведя дыхание (она еще минуту назад в своей комнате занималась аэробикой), Марина приняла конверт и попыталась улыбнуться. – Ты чего, спортом занялась? – Да… врач порекомендовал. – Ну-ну… Он снял белый свитер и, не найдя, куда его положить, накинул на плечи, завязав рукава на груди. Она прошла на кухню доставать чашки для чая, а его взгляд неожиданно скользнул по ее стройной линии спины и ниже – на талию. Он понял, что ее спортивный облегающий костюм неожиданно подчеркнул то, что он так любил в ней когда-то: узкую талию, широкие красивые бедра и что-то такое, чего он никогда не мог сам себе объяснить. Это был то ли запах ее волос, который шлейфом вился за ней, то ли какая-то особая энергетика, которая ходила рядом с ней. Пока она наливала ему чай, ее взгляд встретился с его белым свитером и руки ее вдруг потяжелели. – Лавров, ты скажи: теперь-то ты счастлив? – пакетик чая скользнул мимо чашки и упал на стол. – Мне только разбавить. – Знаю. Ну, всунь пакетик-то обратно! Ну – счастлив? Как ее зовут хоть? – Марина ее зовут! – Марина? – Да, и брось задавать свои нелепые вопросы. Счастлив-несчастлив. Живем, как все, работаем оба. Деньги копим. Может быть, на следующий год на море поедем. – А, на море… – она села, задумавшись о чем-то с чайником в руках и не могла отвести глаз от белого свитера с рукавами, завязанными на груди. – Откуда у тебя этот свитер, ты вроде таких не носил. – Да ладно, он давно у меня лежал. Влезть в него не мог. Он выпил одну чашку, спросил что-то еще незначительное о Маше, надел в прихожей ботинки и ушел, забыв шапку. – К Машке-то придешь? – Не знаю, придешь-не придешь…
Марина еще долго сидела в прихожей, сминая в руках его головной убор, словно решаясь позвать его, окликнуть, пока лифт не уехал. Но лифт щелкнул на площадке и увез Михаила вниз. Марина зашла в комнату, убрала конверт, зажгла торшер, и только теперь до нее дошла та самая спортивная усталость от тренировки. Она опустилась в кресло, посмотрела на картину с пароходом, затем ее взгляд переместился на незанавешенное окно. Зима медленно сыпала мелкую снежную пыль, поглощая пространство и время, где-то вдалеке пиликал сигнал пешеходного перехода. В дом медленно заходил вечер, мир все глубже погружался в сон, вздыхая и успокаиваясь. И вместе с этим ритмичным вздохом усталость Марины отступала, как будто некие качели раскачивали ее в полузабытьи. – Счастлив-несчастлив. Придешь-не придешь… Эти качели все сильнее погружали ее в сон. Сон, в котором каждый видит свое счастье таким, как он его себе представляет. А теплоход на картине все так же отходил от пристани, делал пару кругов по заливу и возвращался. И на нем все так же звучала музыка, грохотали танцы и очень вкусно пахло чем-то сладким.
Добрый день! Прочитала рассказ несколько дней назад. Не отпускает. Хочется поделиться размышлениями. Но не буду. Просто скажу спасибо за историю, которая со мной никогда не могла бы произойти.
Елена Жуковская
Доброго дня, Максим Валерьевич! Отозвался Ваш рассказ. Есть в нём такой момент, когда могли бы быть сказаны слова, способные повернуть ситуацию по-другому: "Он еще вечером думал, как объяснить Марине ее нынешнее состояние, но по опыту знал – подобный разговор между ними обычно заканчивался ее истерикой и криками..." Эти судьбоносные слова не были сказаны. Видимо, не только героиня устала от неудовлетворённости в отношениях. Очевидно, оба супруга постоянно чего-то недодавали друг другу: внимания, нежности, душевного тепла... И огонь в семейном очаге погас... Печально...
Анна Кручинина
Отличный рассказ. Почувствовала себя на море одной из отдыхающих, с интересом следуя за героями. Спасибо!
