4.
Суббота наступила завтра. Андрей не приехал.
Не приехал он и в воскресенье, когда Маша уже не ждала его. Как это было трудно и горько, — медленно, но жестко, словно старой засохшей ручкой, разрывая бумагу, вычеркивать человека, когда-то близкого человека из жизни, вот так. Как он мог? — стоял лишь один вопрос, который она задавала себе каждый час, смотря на будильник, потом — в окно, потом на стену, на телефон.
Как он мог?
Ведь это всё, что было между нами, — было так по-человечески тепло, местами жарко и даже горячо? Ведь всё было так хорошо? — снова и снова успокаивала она себя.
В воскресенье обещал заехать её отец, Сергей Васильевич, — он заезжал редко, но как часто шутила Мария, — метко: он почти всегда не заставал её дома, она была то в гостях, то на вечеринке. Квартиру, в которой жила Мария, отец снимал у с своего друга, и раз в месяц заезжал в эту часть города, чтобы встретиться с ним, заплатить за жильё, а заодно пообщаться с уже взрослой дочерью.
— Насколько взрослой, — думала про себя Маша, предвкушая встречу с отцом, — что он даже себе не представляет...
Отец был чем-то расстроен. Он уже несколько лет жил с другой женщиной, не общался с Машиной мамой, и всем от этого, в общем-то было нерадостно. Вроде бы, должно быть радостно, — родители разошлись, чтобы создать что-то более успешное, удачное, чтобы в новом браке было больше любви, но — увы! Через три года начались очередные проблемы у папы на работе, он опять уволился, полгода пил, но вот недавно — устроился на хорошую должность, с хорошим окладом, немного «завязал».
Но тут проблема вылезла с другой стороны, — его новая пассия, фотомодель Лариса стала пропадать в командировках, летала в разные города, участвовала в кастингах и съёмках, и ещё в чём-то рекламном, чего отец не понимал.
Отец переживал, часто ругался, «пылил», — как говорила дочь, и не был доволен ни тем, что было в первом браке, ни тем, что получалось во втором. Как говорят в таких случаях, во всем нужно винить себя, — но себя винить не хотелось. Поэтому, часто Сергей Васильевич был рад, горяч, немного нетрезв, — ну или расстроен, обидчив и угрюм. В этот раз он приехал в первом настроении, но оно всё равно не понравилось Марии.
— Слушай, я, наверное, впервые застал тебя дома? — сказал отец, снимая пальто в коридоре. — Что-то случилось?
— Нет, ничего. Просто плохо себя чувствую, — ответила Маша, гремя чашками на кухне.
— Нет, ну это что-то новое. Ты не в клубе, не на гулянках своих… Лариса говорила, что опять вряд ли застану тебя дома… — отец присел на диван, пододвинул к себе маленький столик, — а ты до-о-ома, — медленно растягивал он слова. — Это надо отметить!
— Чего тут отмечать, пап? Просто неважнецки себя чувствую, — еле сдерживаясь, щебетала с кухни Маша. Чашки были наполнены ароматным чаем, на подносе появилось печенье, конфеты, мармелад.
— М-м-м, — протянут отец, — мармелад. Давно не ел. — Как с учёбой, доча? — быстро сменил он тему.
— Пап, а тебя кроме моей учебы, ещё что-то волнует? — резко вдруг огрызнулась Мария.
— Ну? Чего ты так? Конечно, волнует! Твое здоровье, например. Настроение, которое я вижу, не очень. Значит, как говорят, на любовном фронте «без перемен»? — Он улыбнулся. — Это Лариса недавно Ремарку читала. — Он пытался развеселить её.
— Папа. Не Ремарку, а — Ремарка. Это писатель такой, немецкий, — поправила его дочь. — Пап, у меня есть одна просьба к тебе. Мне нужно кое-что проверить по здоровью, ну…. обследование пройти. Мне нужны деньги. Ты сможешь мне помочь? — Мария быстро выпалила домашнюю заготовку отцу.
— Ну, смотря сколько. Вообще, доча, — он помедлил, положил в рот кусок мармелада и сладко прожевал его, — м-м-м, денег сейчас нету. Сейчас плохо с деньгами, понимаешь, Лариса собралась… — он снова запнулся, вроде бы не желая продолжать начатую тему, — Лариса хочет в Париже… Ну, это еще только планы… — Сергей Васильевич махнул рукой и следом поднял с блюдца третий мармелад. — Да, а сколько тебе надо?
— Я тебе позвоню завтра, скажу. Пап, — Мария внимательно посмотрела на отца, готовясь задать следующий вопрос. — Пап, а как у тебя отношения с Ларисой?
Отец, чуть не поперхнувшись сладким, вдруг сразу изменился лицом, положил недоеденный кусок обратно, вытер руки салфеткой и молча поднял глаза.
— Ты мне раньше таких вопросов не задавала, Машенька. Как с Ларисой, — он помолчал, как будто бы не зная, что ответить, — сложно всё. С мамой твоей было сложно, с ней еще сложнее… ну, а с кем не сложно? У тебя, наверное, тоже с парнями сложно?
— Пап, — Мария тоже помолчала. — Сложно. Но ведь, ты, когда бросил маму, влюбился в эту… Ларису, ты был уверен, что всё будет по-другому?
— Ну, во-первых, не бросил, и… не влюбился… Понимаешь, любовь, это вообще… это всё только в книжках. На самом деле, любовь, — это «тяжкий крест», потому что жертвенность нужна постоянная…и давай сейчас не будем обсуждать это, Маш. Это сложная тема, её вот так просто, за чаем, не расскажешь.
— Странное дело, все мужчины говорят либо о высокой любви, либо как ты. Получается, что есть лишь минутное увлечение, влюбленность какая-то, а потом сразу — бум! И «тяжкий крест»! Где же та самая любовь, о которой вы писали, — «любовь до гроба»? — Мария переводила разговор в шутливый тон.
Отец улыбнулся, отпил еще чаю, посмотрел на часы, и засобирался домой. Через минуту его догнал телефонный звонок, — звонила, видимо, супруга, недовольная, что его долго нет дома.
— Поеду я, Маш. Насчет денег, позвони. Только…. — он остановился на секунду, — Маша… ты не торопись насчет мужчин, насчет семьи… надо сначала получить профессию, работу, как-то устроиться в этой жизни, и если встретишь, потом… м-м-м, ну, когда рядом…. м-м-м … — мычал, теряя слова отец.
— Иди уж. «Потом», «если встретишь», — передразнивала его дочь. — Слушая вас, вообще вся жизнь будет потом. А сейчас что?
— Сейчас, Маш, ещё только начало жизни. Не надо торопиться. — Отец почему-то посмотрел на машин живот, и ещё раз добавил: — Не надо. Он ещё что-то буркнул про любовь, покряхтел, собираясь в прихожей, и сунув ей в руку пару денежных купюр, поцеловал в щеку и ушел.
Настроения по-прежнему не было. «Да и теперь, — думала Маша, — откуда ему взяться, настроению-то?» Она понимала, что эта история выбила её очень серьезно из жизни, из текущих забот. «А с другой стороны, какие у меня были заботы, — посмеялась она над собой. — Универ, подруги, гулянки, парни…» Она впервые за три последних дня улыбнулась, чуть посмотрев на себя, проходя мимо зеркала. «Вот и результат такой жизни, — как бы осуждая себя, подумала она. Ладно, надо ложиться спать, завтра — к доктору».
5.
Понедельник выдался как… понедельник. Несмотря на заверения Гидрометеоцентра о том, что дождь вот-вот должен прекратиться — дождь нахально продолжал капать.
— Это, наверное, уже никогда не закончится, — думала Маша, открывая утром шторы на окне. — Это прямо, как моё настроение, — снова и снова пыталась улыбаться она. Улыбка не получалась, так — губы пытались что-то изобразить. Сделав пару телефонных звонков подругам и в медцентр, Мария позавтракала и собралась ехать к доктору.
— Есть доктора, которые лечат, а есть вот такие доктора, которые… — думала она. — От каждой мысли о том, ЧТО нужно будет делать, ей становилось хуже. Но она твёрдо держала себя, уверенно собиралась и даже захватила зонтик:
«Ну-ка иди сюда, теперь ты не отвертишься. Будем мокнуть вместе», — вслух сказала она зонту, сунула его в сумку, закрыла дверь и уверенной походкой, как могла, — уверенно, — поспешила на трамвай.
Трамвай сегодня ждали долго, народу на остановке собралось необычно много, стало влажно, противно и холодно. Наконец трамвай, скрипя металлическими колесами, подъехал к остановке, в кабине опять сидел тот самый молодой человек, который несколько дней назад чуть не зажал её дверями. В этот раз он, видимо, волновался, несколько раз переключал какие-то кнопки, выдавал билеты, затем, перепутав объявления, объявил другую остановку, за что был дружно осмеян пассажирами набитого до упора вагона.
«Вот, странный, блин. Ещё водителем трамвая работает. Чудик», — подумала Мария, пытаясь вытащить руку между сумок и плеч пассажиров сурового утреннего трамвая.
Клиника находилась на другом конце города. Это был современный медицинский центр, который… в общем, Маша даже не разглядела, собственно, сам центр, — она входила в него, словно солдат заходит в штаб неприятельской армии, — озираясь по сторонам и ища какого-то подвоха. Сняла куртку в раздевалке, получила серый, металлический номерок. Подошла к регистратуре и стала читать мелкие, аккуратные объявления. Потом посидела на мягких, но холодных, кожаных креслах. Мимо ходили врачи и медсестры в белых халатах, и этот неприятный, какой-то мертвенно-белый, ядовитый цвет стал неожиданно раздражать её, отпугивать… она вдруг почувствовала мелкую дрожь во всём теле.
Регистратура чем-то щелкала, стрекотала, из старого, матричного принтера вылетали какие-то бумажки, ставились штампы, дергалась дверь туда-сюда, кто-то входил, выходил. Жизнь медицинского центра напоминала цех, где всё двигалось, мельтешило, кто-то что-то носил, кто-то ходил, тащил на тележке какие-то металлические коробки… Марии на секунду стало холодно, руки стали мерзнуть, а номерок в руках словно примерз к ладони. Она посмотрела наверх, — холодные лампы освещения чуть моргали, освещая плакаты на стенах. Она встала, подошла к одному из них, чтобы хоть как-то отвлечься.
«Подари жизнь», благотворительный фонд, — прочитала Маша на плакате. На плакате были нарисованы какие-то смешные каракули, то ли это сделали дети, то ли это был такой фирменный знак, — Маша так и не поняла. — Да нет, откуда тут дети с фломастерами», — она ещё раз огляделась по сторонам. Что-то подсказывало ей, что этот медицинский центр совсем не для детей.
Дети как раз в этом центре не появляются.
Внезапно ей почудилось, как за дверями этих кабинетов, за толстыми металлическими дверями происходит что-то страшное, что-то ужасно жуткое и очень неприятное. И мысль о детях, которых тут не бывает, — совсем с другой стороны как-то очень больно вонзилась прямо в сердце. Или в то место, где оно должно быть. Ей стало вдруг как-то очень больно и противно только от того, что она находилась в этом месте. В месте, где не бывает детей. Где не слышится детский смех. Куда никогда не придёт ребенок…
Она резко зашагала к раздевалке, сдала холодный, металлический номерок, забрала еще тёплую куртку и быстро вышла из здания.
На улице ей стало немного лучше. Переживания, переплетённые с теми картинами, которые она себе навоображала, глядя на плакат и двери там, внутри, — стояли в горле сухим комком, который было ни проглотить, ни выплакать, ни выплюнуть. Что-то внутри трясло её, как будто поворачивалось, трепетало внутри.
— Он, наверное, уже что-то чувствует… — вдруг неожиданно сама для себя подумала Мария.
— Стоп! Кто – он? — сама себя спросила она.
— Как, кто он? Малыш… — ответила она сама себе.
— Какой малыш? Ему только несколько недель….
— Малыш? Разве он уже живой? — опять выскочил вопрос.
— Значит живой, раз он уже вот ТАК реагирует… — опять ответила она сама себе.
Так и ходила она по улицам, разглядывая чужие красивые витрины, товары и разговаривая сама с собой, — она даже забыла раскрыть зонтик, и мелкие капли дождя капали на её куртку, и не замечала она ничего вокруг себя, — диалог внутри неё был таким откровенным…
Темнело, куртка уже стала промокать, мысли окончательно запутались и хотелось только одного, — быстрее под теплое одеяло, с кружкой чая, с вареньем, с бурчащим где-то телевизором, с окном за шторой…
В вечернем трамвае было свободно, но грязно, сыро и как-то промозгло. Она закуталась сильнее в куртку, которая уже отдавала влажностью, натянула шапку на глаза и пыталась заснуть. Сумка, мокрый зонтик, — все это путалось в руках, руки дрожали… мысли в голове никак не могли успокоиться, и кажется, что они тоже дрожали вместе с руками. Успокаивало только одно, — монотонное дерганье трамвая на стыках рельсов, сухой металлический звук и этот унылый, серый, мокрый вечер в едущем куда-то далеко, трамвае.
Трамвай ехал, чуть подпрыгивая на поворотах, Маша тряслась вместе с ним, обнимая сумку с мокрым зонтом и спала. Ей не снилось ничего. Лишь только издалека махнуло какой-то сонной историей, как кто-то очень аккуратно потянул её за локоть:
— Девушка, мы приехали. Конечная. Дальше только депо.
Маша стряхнула с себя усталость и сон, и, как могла увереннее, произнесла:
— В депо не надо. Сейчас. Момент. Хр-хм-хр. Ой, — открыв глаза, она увидела Чудика, того самого водителя трамвая, который стоял перед ней в смешных штанах и каком-то сером ватнике. Но самым смешным предметом его «туалета» была шапка, — она была какая-то вывернутая наизнанку, надета была неправильно — «сбоку набок» и при этом съехала на уши. Маша не могла сдержать смех, видя этого трамвайного юношу, она прижала рот ладонью, но смех был, видимо, попыткой выдавить из себя сегодняшнюю тихую истерику.
— Какой вы…. смешной, — попыталась улыбнуться она. — Спасибо. Она выпорхнула из трамвая, добежав до вокзальной площади, и чтобы не замерзнуть окончательно, взяла такси до самого дома.
Дрожащими руками она пыталась вставить ключ в холодный замок, а в голове билась только одна мысль «Подари жизнь. Кому? Как?» В теплой ванне, под шум воды из крана, она продолжала разговаривать сама с собой. Но вопросов было явно больше, чем ответов:
— Как же можно подарить жизнь? Ведь жизнь нельзя подарить?
Жизнь дает только Бог. Как же я могу подарить жизнь, если её дает Бог? — Как? Как? Ну, ведь рождение ребенка – и есть подарок жизни! Да, я могу ему — ребенку! — подарить жизнь! Но как я могу? Я не могу родить!
— Почему ты не можешь родить?
— Потому что у ребенка нет отца!
— Ну и что, что нет отца?
— У тебя нет денег ни на что! Ты никто! Ты не можешь! Ты не будешь! Весь курс будет смеяться!
— Да что они знают о детях! Разве ОНИ могут подарить жизнь!
— А что же ты так плохо обо всех?
Настало время вылезать из ванной, — Мария закуталась в два полотенца, вылезла, включила телевизор, залезла под одеяло и только тут, — началось расслабление её дрожащего тела, только теперь приятные теплые слова снова вернулись в голову, и эта сладкая, теплая, нежная фраза «подари жизнь» стала приятнее, теплее, нежнее… Она засыпала под телевизионные новости из горячих точек, и ей становилось все теплее, теплее, жарче, жарче…
6.
Утро вторника было чуть посуше. Дождь, этот вечный виновник всего неприятного, видимо прошёл, но облачность ещё висела темным, свинцовым горизонтом, было влажно и сыро, — но там, на улице. А тут, в машиной квартире было сухо, уютно и тепло. Вчерашний телевизор снова что-то бурчал о событиях в мире, но сегодняшнее настроение почему-то Мария отличала от вчерашнего. Вчера ей действительно было плохо, после посещения этого медицинского центра, а сегодня, когда она решила по крайней мере — ТУДА больше не ходить, ей стало лучше, хотя вопросов стало больше. Она понимала, что нужно искать другого врача, но теперь, после первого посещения подобного заведения ей стало реально страшно.
Раньше она с легкостью произносила это слово «аборт». Ну, неприятное слово, ну бывает. Ей казалось, издалека — так, что это всё-равно что клавиша «Escape» на компьютерной клавиатуре, — сделал что-то, оказалось — не то. Ну и нажал, отменил предыдущее действие. Ну, конечно, не так красиво, может быть, совсем не очень красиво, и, наверное, очень больно и неприятно. Но… ну, бывает. Теперь же она пугалась этого слова, теперь это слово в ней самой сильно противостояло другим словам, тем словам, которые она прочитала на плакате: «подари жизнь». Ей казалось, что это настолько разные слова, что их никак нельзя даже думать в одной голове!
Выпив кофе и поразмыслив ещё, она всё-таки решила опять позвонить Лене, чтобы попросить её о каком-то другом докторе, враче, медицинском центре… ей нужно было что-то другое, более спокойное. Более уверенное. Более безопасное.
Лена ответила сразу и защебетала, словно ждала звонка:
— Ну, что подруга, всё нормально?
— Нет, Лена, не нормально. Я вчера была там. Слушай, я там не могу – меня всю трясло, как только я туда вошла. Это что-то… Я вчера весь вечер была в истерическом состоянии.
— Хм, ты даёшь… Все там были, у меня знакомая несколько раз там аборт делала, и ничего.
— Ничего… А я дрожала, как осиновый лист, пока домой не вернулась.
— Надо было сразу к Сергей Сергеичу идти, а не сидеть там и думать. Понимаешь, тут не надо долго думать, позвонила, пришла, сдала анализы и — вперёд. И сразу всё сделают. Ты ему звонила?
— Его не было, мне только сказали, как добраться. Ну я добралась… а там…
— Подруга, если ты такая впечатлительная, тогда рожай… — Елена рассмеялась звонким, приятным смехом.
— Рожай. А учеба, а работа, а этот…отец ребёнка… Да что ты, — она махнула рукой.
— Ну вот. Поэтому набирай телефон снова и дуй к самому доктору сразу. И не тормози, до десятой недели надо всё успеть. Потом, сама знаешь… Ну пока.
В голове у Марии было еще несколько спасительных, как ей казалось, разумных мыслей — нужно было всё-таки поговорить с мамой, и ещё… Она боялась этой мысли, но всё-же берегла её напоследок, — нужно было подождать.
Может, всё-таки Андрей… Может приедет…
Может он как-то поменяет отношение к этому…
Ей нравился Андрей, очень нравился, — этот сильный, мощный молодой мужчина, на три-четыре года старше неё, с крепким мускулистым телом, уверенной речью, сильными надеждами и далекими мечтами, — он вполне сегодня подходил на место Машиного жениха. Но как только она произносила это слово «жених» про себя, — ей опять становилось плохо, мысли запутывались, ей становилось жалко себя, и на Андрея вдруг вываливалось всё, что она напереживала в себе за эти дни. Именно его она винила в случившемся, именно он был должен быть рядом с нею сейчас, именно он должен был взять на себя все заботы, а может быть, не заботы, а наоборот, — подарить ей любовь, радоваться вместе с ней, быть счастливым вместе с ней… Да, она почему-то смотрела на ситуацию лишь через пелену «случившегося», а ведь другие, — думала она, — радуются этому событию, отмечают его, рассказывают всем и ждут… ждут долгожданного появления ребенка на свет.
Когда она думала так, её снова пробирала дрожь. В голове оставалось лишь слово «долгожданного». Да! Вот главное слово, вот ключевой момент, — кричало внутри неё! Ребёнок должен быть долгожданный, значит, его нужно хотеть, его нужно ждать, ждать долго, долго-долго… Тогда это становиться событием, становится радостным событием. Долгожданым. А тут… Она опять укоряла себя, что вот так, просто так, неожиданно, становится матерью нельзя. Ведь она ещё не готова. Не готова! А как нужно быть готовой, она не знала.
7.
На следующий день, в среду, несмотря на совершенно не изменившуюся и уже ставшую привычной мрачную, слезливую погоду, Маша решила доехать в гости к матери, чтобы возможно как-то раскачать свое решение и довести дело до конца. «Или туда, или сюда, но нужно срочно решать что-то», — думала Маша, спускаясь в метро.
Внутренний голос не отпускал. Он в последние дни стал таким требовательным, таким настырным, что не было сил спорить с ним:
— А что можно решать? Нужно делать аборт! — Внутренний голос называл вещи своими именами.
— Зачем аборт! Нужно найти деньги, нормально рожать, и всё устроится! — продолжал другой голос.
— Где ты найдёшь деньги? Как ты будешь жить с ребёнком? Кто тебя потом возьмёт замуж?
Гул подъехавшего поезда метро заглушал все голоса разом. Она влилась в поток пассажиров, который внёс её в глубину вагона, приклеил к стенке и зажал с двух сторон теплыми, мягкими куртками.
Мама встретила Машу не очень радостно, — она была расстроена: её новый гражданский муж опять улетел на неделю в командировку, оставив её в обществе домработницы, машинок, выжималок, стиралок, печек, обогревателей и очистителей воздуха, — её новая квартира была набита электроникой, которая готовила, стирала, убиралась, — словом, непонятно даже, что делала в таком доме домработница.
Эдуард Павлович работал с утра до ночи, в том числе и в выходные, и это сильно расстраивало маму, она очень хотела по выходным куда-то ездить, — на выставки, в галереи, бывать в театре, музеях, — она всю жизнь мечтала жить хорошо, красиво, мечтала о больших возможностях, и связав свою жизнь с Эдуардом, она получила доступ к этим многочисленным возможностям, но не получила его самого — он всего себя отдавал работе. А одной пользоваться всеми возможностями она не хотела, не умела и не могла. Проживая среди всего этого электронно-хозяйственного инвентаря, мама пугалась этих чужих звуков, и успокаивалась только в обществе своего кота Шермана, который прыгал к ней на колени и прижимался к ней каждый раз, когда в доме включался очередной жужжащий прибор.
Мама накормила дочку вкусным пловом, который приготовила еще утром, напоила вкусным земляничным чаем и затем, устроившись на диване долго расспрашивала о жизни. Как дочь ни скрывала свои проблемы, мама все-же что-то заподозрила. Маша впервые решила открыться матери и рассказать всю правду, — ей очень важно было мнение матери.
— Мама, я хотела попросить тебя о помощи. Ты знаешь, я никогда не просила, а тут…
— Тебе нужны деньги? Что случилось?
— Нет…. — Маша медлила, — мам, сначала случилось…, а уже потом мне понадобились деньги. — Я в положении.
Глаза мамы открылись широко, ещё шире, она приоткрыла рот, и в каком-то оцепенелом ужасе смотрела на дочь.
— Мам, что? Что ты так удивляешься? Мам? — Маша пыталась вывести маму из состояния крайнего удивления. — Ну, мам, ну прости… — Маша пересела ближе к матери, и не выдерживая её взгляда бросилась к ней в объятия; мама приняла дочь, обняла её, но глаза словно не верили сказанным словам, — такое было в них удивление.
— Маша…. Дочка… когда же это?… как же это?
— Мам. Тебе тоже было двадцать лет, ты же тоже влюблялась?
— Да, я влюблялась….но… — мама запнулась, не зная с чего начать рассказ о своей собственной бурной молодости. — Но мы… мы… Нет, Мария, это невыносимо. Кто отец ребёнка? Что он собирается делать? Что вы собираетесь делать? — мама нажимала на слово «вы».
— Мам, он уехал. И возможно, не вернётся.
— Маша, ты меня сегодня пугаешь. Что значит уехал? Это… прости, я не поняла, это что… незапланированный ребенок? Маша…. — её губы затряслись, руки судорожно обхватили дочь, — как же это… Маша? Мы тебя так любили… так переживали за тебя…
— Вот, — Маше нечего было ответить, кроме этого краткого «вот».
— И что ты теперь собираешься делать?
— Мам. Я к тебе и приехала, чтобы посоветоваться. Я не знаю.
— Мария, ты взрослый человек, ты… женщина уже взрослая, ты…. — она запнулась, не зная, что сказать… — с такими советами ко мне? Что я могу тебе посоветовать? Если у тебя нет мужчины, который разделит с тобой радость и трудности рождения ребёнка, — я не знаю, как ты одна это перенесёшь, как ты будешь рожать; ну — рожать, это еще ладно, как ты будешь дальше жить… с этим? Как ты будешь жить? У тебя же нет ни специальности, ни работы, ни нормального собственного угла… это всё… что снимает твой отец, это всё не квартира, это гадюшник какой-то… Нужно, чтобы отец все-таки купил тебе квартиру, чтобы у тебя был муж, чтобы у мужа была работа, — Мария, так живут все, так живет каждый… а ты… ты собираешься в двадцать лет садиться дома и становиться молодой матерью? Ну… — она вздохнула глубоко… — ну ты меня сегодня просто…. так, где моя валерьянка? — Она встала, ища по полкам стенного шкафа коробочки с лекарствами. — Ну, Маша…. Ну… пффф.
Мария поняла, что кроме вздохов и охов, она не получит сегодня от матери ни советов, ни помощи. «Да и как она может что-то решать за меня, — подсказывал внутренний голос. — Решать придется самой».
— Мама, я поеду. Мне нужно ещё к семинару подготовиться.
— Сейчас, подожди, я лекарства приму.
Мария молча вышла в коридор, накинула куртку и вышла, тихонько закрыв за собой дверь. Ничего, ничего не помогало ей принять какое-то решение, ни особая «внимательная» забота отца, ни «вздохи» и причитания матери, ни советы подруг, ни-че-го. Выйдя на лестничную клетку элитного дома, отделанную красивым красным мрамором, и спускаясь вниз по белой лестнице, Мария пыталась понять: для кого это все, — эти белые ступени лестницы, эта яркая красочная облицовка, эти серебристые скоростные лифты, эта элитность, — словно засахаренная клюква с горьким привкусом, зачем это всё, если здесь живут люди не способные просто сочувствовать, переживать, если за этими бронированными дверями нет любви и счастья?
Она села на подоконник и посмотрела во двор. Свежий, красочный двор с импортными горками и яркими детскими площадками был пуст, — сбоку, на скамейке, как обычно бывает в таких случая, присели с бутылкой трое мужчин в грязно-серых пальто.
«Почему в этих дворах нет детей? Может они просто в школе? Может просто ещё дом не сдан до конца?» — Марии хотелось услышать вокруг себя детский смех, хотелось до глубины души почувствовать себя среди детей, хотелось окружить себя детьми, чтобы оттолкнуться навсегда от того страшного центра, от того неприятного, но необходимого события, которое она планировала. Которое за нее планировали… Ей хотелось почувствовать, как эти маленькие детские губки выговаривают первые слова, как держат мамину руку, сжимая её своей маленькой ручкой, ей словно хотелось как-то снова влиться в то детство, которое она уже давно забыла.
Не получалось!
