Сайт Максима Федосова
РУКОПИСЬ


Дверь квартиры не открывалась. Павел Григорьевич тяжело дышал, надрывался, сухими пальцами пытаясь повернуть застрявший в замке ключ, приподнимая старую, тяжёлую дверь… Вот, наконец, замок хрустнул раз, другой. Но прежде чем открыть дверь, Павел Григорьевич тяжело вздохнул. Выдох получился необыкновенно глубоким — «качели» легких чуть задержались, толкнулись, и летели всё выше, выше… Голова закружилась, сердце неожиданно застыло в ожидании вдоха… Прихожая квартиры Павла Григорьевича неестественно выгнулась, вешалки «уехали» дальше, коридор, ведущий в комнату, вытянулся в глубину квартиры, обувная тумбочка стала похожа на что-то круглое и мягкое... Двери комнат медленно и плавно раскрывались, словно кто-то невидимый листал страницы незримой книги. Едва различимо, словно в черно-белом кино, в глубине квартиры двигались незнакомые люди, гудели старые автомобили, хлопали красные знамёна, звенели победные марши, и звук их всё нарастал и нарастал, пока не заложило уши. Павел Григорьевич облокотился на дверь, медленно повис на ней, глухо пытаясь позвать на помощь. Пятый этаж, закопчённые мутные стекла, грязные стены, толстые металлические двери, а за ними – пустота. Никто не вышел. Никто не помог.
Он медленно опускался, держась за ручку двери…

* * *
Это утро казалось последним утром зимы. Рано, чуть свет, пошёл сильный снег, к обеду выглянуло яркое солнце, защебетали птицы и весь снег растаял буквально за час. «Ещё бы, 22 марта на дворе, – отрывая привычный листок календаря, подумал Павел Григорьевич.
С утра он был в хорошем расположении духа, был бодр и полон решимости доехать до издательства, чтобы выяснить, наконец, судьбу своей рукописи. Достал из новенькой упаковки подаренную на юбилей электробритву, побрился, выпил большую чашку растворимого кофе. Подойдя к шкафу, достал свой единственный галстук, который почти не надевал. Приложил к рубашке, посмотрел в зеркало и о чём-то задумавшись, медленно присел на диван…
Супруга его, Татьяна Николаевна, никогда не позволила бы ему надеть галстук к старой клетчатой рубашке. Нет, не позволила бы… Но Татьяны Николаевны уже третий год не было рядом. А детей у Павла Григорьевича не было. Вернее, были. От первого брака, лет сорок назад, а то и более… Детей тех он видел несколько раз, потом пути разошлись. Да что говорить…
Уложив в старый портфель распечатку романа с последними правками, он бережно собрал остальные бумаги со стола, аккуратно сложил их в открытый ящик тумбы, и как-то неестественно ровно положил ручку, неожиданно для себя вспоминая, как лежат предметы на письменных столах в писательских музеях. Улыбнулся этой неожиданной мысли и заметил свою улыбку в зеркале напротив. «Есть в старости седой вкус молодости лет…» – вспомнил он строчку из чужого стихотворения, где-то недавно вычитанного. Из зеркала на него улыбался уже почти седой старик с глазами, полными юности.
«Ну, да… – подумал он. – Вкус молодости лет…»

Дорога прошла в сплошных воспоминаниях, благо троллейбусный маршрут пролегал мимо известного издательства, ехать примерно двадцать минут.
– Надо же, – думал Павел Григорьевич, – ведь уже четыре месяца ни звонка, ни ответа. Да… – Прикидывал он, глядя в запотевшее окно на мокрый грязный снег, который медленно месили автомобили. – А говорили, что позвонят, расскажут, что и как. Вспомнил он, как охранник не хотел пускать его в издательство, встав грудью на «защиту родных рубежей». Павел Григорьевич тогда смеялся над ним, чем ещё сильнее рассердил его.
– Поймите же, дорогой мой человек, – говорил ему Павел Григорьевич, – ведь издательства издают книги, а мы их покупаем и читаем! Значит я тот самый читатель, о котором вы печётесь, ради которого работаете. Неужели вы думаете, я пришёл вас взрывать?
– Я ничего не знаю. Не велено и всё! – бухтел охранник и набирал чей-то номер. – Вот звоните по телефону, вас вызовут…
– Ну да, вызовут… Как на суд… Он пытался набрать телефон ответственного редактора, но никто не брал трубку. Было ощущение, что издательство – это пустые серые башни, закрытые от читателей железными дверями.
Ни одной живой души.
В конце концов он дозвонился до кого-то, на том конце провода вежливо попросили не приносить рукописей, а прислать текст произведения по электронной почте.
– Ну, может быть, хоть познакомиться… – терпел вежливый отказ Павел Григорьевич. – Давайте я оставлю роман?
– У нас не принято знакомиться, да и хранить рукописи негде, – отвечал сухой и усталый голос. – Присылайте, а через три месяца можно будет о чём-то говорить.

Теперь, вздрагивая на выбоинах свежего московского асфальта в полупустом троллейбусе Павел Григорьевич вспоминал звонок от редактора отдела прозы, который позвонил ему спустя несколько недель после его первого неудачного визита.
Разговор тогда снова не получился, но хотя бы начался.
– Вы обращались в наше издательство, мне «скинули» на почту вашу книгу … э-э-э.. Павел Георгиевич, – молодой голос был уставшим, словно он сам не верил, что издательство вообще будет что-то читать.
– Григорьевич.
– А?
– Спасибо, что вы хотя бы позвонили. Скажите, есть надежда на то, что кто-то прочитает рукопись? Я уже про книгу не спрашиваю, понимаю, что все зависит от…
– Ну, вы же знаете, редакция не вступает в переписку… Мне просто передали, что вы в тот день хотели меня увидеть… Сказали, что вы ветеран войны…
– Да, ветеран. Ветеран труда. А разве это имеет отношение к рукописи?
– Что вы говорите? Не расслышал?
– Как вас зовут, молодой человек?
– Моя фамилия Бе…, я редактор отдела про...
Разговор тогда не получился, Павел Григорьевич так и не дождался никакого вразумительного ответа, кроме уважительного тона и признания прошлых заслуг всех ветеранов вместе взятых, каких-то общих слов ни о чём. Единственное, что он понял, что срок рассмотрения рукописи составляет три месяца. Он честно отсчитал по календарю ровно три, месячишко прибавил и в это свежее мартовское утро надел свой единственный галстук.

Троллейбус въехал в центр города, и сразу же уткнулся в огромную пробку. Его металлическую тушу, вооруженную двумя токоприемниками, словно натянутыми вожжами, то и дело подрезали бойкие иномарки; светофоры тормозили поток, пешеходы норовили перебежать на красный, – словом, жизнь большого города всё больше и больше надувалась бесполезным хаосом и волнением, суетой и больше напоминала знаменитое «шаг вперед, два шага назад». Все сосредоточенно шагали, но куда именно, никто уже не задумывался. О том, куда шагали, говорили только в программе «Время» по вечерам, но из сухих сводок красиво одетых дикторов Павел Григорьевич ничего не понимал. Он слышал, что жизнь простых людей в стране становится лучше, что всё больше и больше… но батон хлеба в ближайшем магазине месяц назад стал стоить на два рубля дороже и Павел Григорьевич в последнее время телевизору уже не доверял.
И вообще – странно было смотреть ему на этот зажатый со всех сторон, суматошный город, ещё не отмытый после долгой и грязной зимы, – он его помнил другим: чистым, зелёным, каким-то весёлым и раскрепощенным, несмотря на времена, вождей и настроение. Об этом он и писал в своей книге, текст которой лежал теперь в электронном почтовом ящике издательства. Так получилось, что эта книга стала первой в жизни Павла Григорьевича – он писал её более пятнадцати лет. Он даже не совсем понимал, что написал: о себе самом или о герое, похожем на него. О молодости, яркой, бурной, романтической, молодости героя, где, конечно, было всё: и победы, и падения, и головокружительная карьера и внезапное отстранение от должности распоряжением сверху, и влюбленности, и развод, и первые неудавшиеся попытки наладить отношения с бывшей супругой и собственным сыном. Жизнь, словно рукопись книги, умещалась в несколько сотен листочков мелкими буковками, и можно было мысленно перебирать знакомые пожелтевшие страницы этой исповеди, всматриваться в лица ушедших друзей, вслушиваться в эти звонкие имена и названия городов. От постоянного сворачивания рукопись стала похожа на старый ковер, который свернули, чтобы почистить на свежем снегу и убрать на антресоль. «Кому она теперь нужна… книга воспоминаний…» – вздыхал Павел Григорьевич. Но все-таки, в глубине души, он надеялся, что эта книга многим молодым поможет обрести себя в собственной жизни. Найти свой путь…

Троллейбус уже медленно подкатывал к серому зданию. Неспешно выйдя на остановке, он направился к зданию издательства, на фронтоне которого красовалась темно-красная звезда в обрамлении ярких рекламных вывесок. «Вот ведь символ времени», – подумал Павел Григорьевич, поморщился и стал медленно подниматься по длинным ступеням ко входу. Каждый шаг отдавался где-то в груди мерным постукиванием, поэтому приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. «А ещё говорят, негде хранить рукописи, – он поднял голову, пытаясь разглядеть красивый шпиль наверху. – Так и историю негде будет хранить…»
Вход в издательство, которое выпускало несколько сотен изданий в год миллионными тиражами охранялось тщательно: нужно было получить электронный пропуск и только после этого подняться к пропускным турникетам. Павел Григорьевич потоптался возле пропускного окошка, спросил «редактора отдела прозы». Оказалось, что ответственный редактор отдела прозы буквально вчера был назначен заместителем директора издательства.
– Он мне сказал, именно к нему подойти, – неуверенно преувеличивал Павел Григорьевич, понимая, что снова может уйти отсюда ни с чем.
Прямоугольник пропуска сработал безукоризненно: механические турникеты приветливо распахнулись, старенький лифт доставил его на третий этаж, двери холла мягко открылись, а вот заветный кабинет оказался заперт.
– Ну,… как всегда, – только он успел присесть на стул, как мимо него в дверь уверенной походкой шагнул молодой человек тридцати с лишним лет с модной бородкой и с наушниками в ушах. Вытащив «одно ухо», молодой человек нагнулся к Павлу Григорьевичу:
– Вы ко мне?
– Да, меня зовут Павел Григорьевич… Серов. Четыре месяца назад я привозил сюда свою рукопись, её не приняли, попросили прислать по почте… этой… электронной. Я прислал, всё как вы просили. – Он замолчал на секунду. – Вот, прошло четыре месяца, как бы узнать…
– А… я, по-моему, помню… Заходите.
В просторном кабинете Павел Григорьевич присел на стул, а редактор занял мягкое кожаное кресло за столом, на котором было непривычно пусто.
– Сейчас подождите, посмотрю… Как говорите, называется ваша книга? – редактор «зарылся» лицом в мониторе, внимательно переключая кнопки на клавиатуре.
– Гм… «Моя жизнь».
– Подождите, подождите… Вы, по-моему, как раз, ветеран войны… так?
– Ветеран труда.
– Ну, не важно. У нас просто есть квота для ветеранов, возможно… так… сейчас… – казалось еще минута, и он провалится в монитор вместе с креслом. – Знаете, – нет... Я не вижу такой книги в списках. Нету «Моей жизни»…
– Подождите, причем тут списки. Мне хотелось бы знать – кто-то прочитал рукопись? Если что, я вот тут… привез, – Павел Григорьевич полез в портфель.
– Нет, нет, не нужно. У нас все рукописи в электронном виде.
– Понимаю. Негде хранить…
– Павел Григорьевич, – как можно мягче начал редактор, продолжая искать на экране нужный файл, – вы понимаете, какая сейчас ситуация на издательском рынке… все диктует конъюнктура, рынок…
– Понимаю, да… – Павел Григорьевич отвёл глаза, – раньше все диктовала партия…, теперь рынок.
– Ну, Павел Григорьевич, вы не обижайтесь, ваш роман… – редактор наконец нашел и открыл нужный файл на мониторе и прочитал заголовок, – вот, видите, роман о жизни… хороший роман, так сказать, воспоминания. Но, поймите, сейчас другое время, другие обстоятельства... Вон, фантастику люди предпочитают, – он показал на плакаты, развешанные по стенам. На плакатах один дракон с красными глазами пожирал другого, и где-то на фоне блестели мечи и железными буквами с кровоподтеками красовалась надпись: «БИТВА В ПОДЗЕМЕЛЬЕ». – Видите, мы уже второй год специализируемся на этом жанре, знаете, хорошо идёт… в смысле хорошо продаётся.
Павел Григорьевич глубоко вздохнул и тихим голосом продолжил:
— Да… культура уходит. Нас когда-то учили, что книги… искусство возвышает душу человека, делает её более тонкой, что она должна…
— Ну, уважаемый Павел Григорьевич, никому она ничего не должна! Издательский бизнес такой же бизнес, как и все другие. Если выгодно – мы печатаем, если нет, – ну поймите нас правильно, для нас же это убыток!
– Разве может быть убыток, когда человек рассказывает историю своей жизни, чтобы научить, помочь, предостеречь…
– Павел Григорьевич, – тон редактора становился все более веселее и развязнее, – ну не может литература предостеречь! Вы многого требуете от неё. Искусство слова – это всего лишь искусство, это к сожалению, последние семьдесят лет искусство выполняло роль пропагандиста… светлое будущее и всё такое…, а на самом деле… Посмотрите, – редактор вскинул руку в сторону открытого окна, – и где оно это ваше светлое будущее? Знаете, мы с вами такие разные… нам друг друга никогда не понять.
– Ну, почему же наше… светлое будущее? – Павел Григорьевич откашлялся и тихо продолжил. – Ваше… Так мы закончим тем, что наши дети вообще перестанут читать. Я и не прошу понять меня. Я просто прошу прочитать рукопись!
— Я вам в который раз объясняю – уверенно врал редактор, – я прочитал рукопись и не могу ничего сказать основательно. Пока напечатать мы её не сможем, – голос редактора вдруг стал жестче, было понятно, что он ставит точку в разговоре.
Павел Григорьевич снова откашлялся, оглянулся на драконов, положил визитку редактора в карман и молча стал подниматься со стула.
– Вы, Павел Григорьевич, только не обижайтесь, примите это как… ну, может быть на будущий год мы сможем протолкнуть вас по квоте…
– Хм, протолкнуть… – улыбнулся сквозь слёзы Павел Григорьевич, махнул рукой и вышел из кабинета, – зря только галстук одевал.
Дверь за ним мягко закрылась, откуда-то подуло весенней прохладой, – кто-то открыл окно в коридоре. Павел Григорьевич спустился в лифте на первый этаж, сдал пропуск и вышел на улицу. Действительно, по улице полноправно шагала весна: мокрый снег таял под ногами, превращаясь в жижу, солнце слепило глаза, и легкий ветерок приносил необычайно вкусный запах чего-то свежего и нового.
– Ну…, а чем ни светлое… будущее, – Павел Григорьевич ещё раз вздохнул, оглянулся вокруг и набрал полную грудь свежего весеннего воздуха.
Он ещё раз посмотрел на визитку, прочитал внимательно фамилию и имя. «Белов Юрий Павлович. Редактор». Что-то кольнуло внутри, под лопаткой. Где он мог слышать эту фамилию, до боли знакомую?
Только в троллейбусе он понял, что нужно обязательно вернуться. Белова – это была фамилия его первой жены. И кто мог знать, может быть, только что перед ним сидел… его родной сын, которого он мог и не узнать. «Возможно ли это? – сам себя спрашивал Павел Григорьевич. – Прошло тридцать с лишним лет, почти сорок, наверное, он ведь уже вырос, уже наверно завел семью и детей. Нет, не может быть… Не может быть… Но, все-таки нужно бы выяснить. Нужно бы перезвонить… Не может быть… Не может быть…

* * *
Юрий Павлович, оставшись в кабинете, почему-то расстроился. Что-то особое было в этом престарелом посетителе, что-то было необыкновенное, гнетущее и одновременно близкое. Он и сам сознавал, что нехорошо получилось – роман-то он не открывал. И никто не открывал этот файл в издательстве. Как-то пропустили... Проморгали… «Нехорошо, надо было открыть, посмотреть…» Он снова потянулся к экрану, пролистал несколько страниц, ткнул в середину текста и обомлел…
Автор в точности описывал его мать, Людмилу Николаевну Белову, чью фамилию он взял с момента совершеннолетия. А до этого по записям в метрике Юрий Павлович носил фамилию Серов…
– Не может быть… – повторял про себя Юрий Павлович, листая страницу за страницей рукопись книги… своего отца, который только что сидел перед ним.
– Не может быть… – повторял и повторял он.
Вечером он долго крутил перед собой записку с телефоном Павла Григорьевича, собираясь с духом, чтобы позвонить и выяснить, действительно ли было так, как он себе представил. Но руки упрямо не слушались, сердце не могло согласиться с тем, что голова решила уже несколько часов назад. Он зашёл в комнату к сыну, обнял его, вспоминая глаза Павла Григорьевича, потом встал, пытаясь совладать с волнением.
– Павлик, ты все уроки сделал? – уточнил он у сына-пятиклассника.
– Да, пап, всё сделал, там ничего и не задавали… – уныло буркнул сын, не отвлекаясь от битвы драконов на экране компьютерной приставки.
– Ты, давай это… заканчивай. Почитал бы чего… – предложил отец.
– Ага. Пап, я вчера читал. Слушай, а ты битву драконов до какого уровня прошёл? А, пап?
– До седьмого. Там на седьмом уровне… красный дракон, большой такой, его не пройдёшь. Меня там, на седьмом и убили… А ты на каком?
– На третьем ещё. Сейчас, пап, доиграю…
– Давай это, за книги садись.
– Ага.
Проходя мимо зеркала, Юрий Павлович заметил какую-то железобетонную усталость в своих глазах и недовольно отвернулся. Вечером он все-таки решился позвонить по указанному телефону Павлу Григорьевичу, но унылый механический голос сообщил несколько раз, что «абонент находится все зоны действия сети».

* * *
Через год роман Павла Григорьевича Серова «Моя жизнь» вышел в издательстве небольшим тиражом.


PS. Рассказ написан в 2017 году на творческом конкурсе во время обучения на дистанционных литературных курсах А.В.Воронцова (доцент Литературного института им. М.Горького)

Свидетельство о публикации №217030102086 © Максим Федосов. 2017 год.
Отзывы читателей
Здесь вы можете прочитать лишь некоторые отзывы, которые оставляют читатели о рассказах Максима Федосова.
  • На самом деле прочла между Ваших строк о безразличии человека друг к другу: Павла Григорьевича к своим детям, оставшимся в детстве без отца; Юрия Павловича к писателю - ветерану и его рукописи, не сулящей дохода. Безразличие соседей по отношению ко всему, происходящему за дверями квартир. Даже водителям иномарок безразличен водитель троллейбуса, которому за рулем нелегко от них уворачиваться. "Все сосредоточенно шагали, но куда именно, никто уже не задумывался." Таково наше время. И Вам удалось это ярко изобразить.
    Галина Аввакумова
  • Как быстротечно время! Казалось, еще совсем недавно, чтобы издать свою книгу, можно было оказаться в безвыходном лабиринте ходов хитросплетений бюрократических уловок. Сейчас, пожалуйста, будет отпечатана (хоть в две недели) с толстой обложкой, на добротной бумаге, с красочными картинками, любым тиражированием. Но суровый господин Рынок изначально раскошелиться по полной программе попросит. Осилишь - вперед на мины.
    Виктор Пятов
  • Прочёл с большим интересом Ваш рассказ, Максим. Вы правы ! Многие талантливые люди сегодня страдают из-за того, что во всех сферах одни только рыночные отношения. С уважением, Г.Саркисян.
    Грачья Саркисян
  • Обидно за Павла Григорьевича. Если бы не эта волокита, он смог бы прочитать свою книгу, подержать в руках, порадоваться том, что его творчество оценили. Это мечта всех писателей.
    Анна Гринина
  • Хорошо пишете. Спасибо. Так оно, видно, и есть в редакциях, куда отправляю свои произведения. А жизнь идёт... Ничто не меняется... Так драконы и помогают в детях воспитывать качества, которые отзовутся в нашем реально надвигающемся будущем... Скоро буду в Москве. Могла бы завезти в Ваше издательство несколько произведений о времени и о себе или у Вас там рукописи только в электронном виде принимают? Это, конечно, было бы проще мне сделать из моего далёкого далёка. Живу в Германии четверть века, родилась в России, пишу на русском, член Объединения русско-немецких авторов в Германии.
    Ирене Крекер
  • Иногда трудно, оценить произведение какого-либо автора и написать несколько слов. Ваш рассказ,не сразу, но захватил меня. Интрига вокруг судьбы произведения, написанная героем рассказа, переплелась с судьбой самого героя, за которую непроизвольно начинаешь переживать. По мере развития сюжетной линии, начинаешь переживать за судьбу второго героя, судьба, которого переплетена с судьбой первого. Интересно окончание, которое заставляет читателя домысливать, додумывать, до рассуждать, т. е оставляя ваш продолжаешь думать, рассуждать, от того, что он всколыхнул струны твоей души, вызвал не понятные чувства, которые рождают мысли и выводы. Может именно этим и понравился ваш рассказ. Аркадий.
    Аркадий Шакшин
Made on
Tilda