ЛИТ-РА
— Где моя указка? — тяжело дыша, Тамара Павловна вернулась в учительскую. — Ну, где… кто видел мою указку?
— Да бросьте вы эти свои штучки… указки… — не поднимая глаз от школьных журналов, вырвалось у Антонины Львовны, завуча школы. — Идите уже на урок!
— Что вы, Антонинльвовна, это же… это как дирижер на концерте…, я не могу без указки. А вот она! — Тамара Павловна сунула указку между книг и заторопилась в 10-ый «б», в котором вот-вот должен начаться урок литературы. Перед входом в класс Тамара Павловна поправила волосы, переложила книги и журнал в левую руку и рывком открыла дверь.
— Так! Все сели, я говорю! Сели все! — резкий возглас Тамарпалны разорвал шумный гул 10-го «б». Ученики быстрыми прыжками заняли свои места в классе. Входная дверь за учительницей громко захлопнулась, и стопка книг вместе с классным журналом небрежно опустилась на учительский стол.
Учительницу литературы Тамару Павловну Мирончук ученики звали очень коротко — Тамарпална. Короче сократить уже было нельзя. Нельзя сказать, что ученики особенно любили её. Ни литературу, ни другие предметы, ни особенно учителей в школе они вообще не любили. Проще было перечислить, что старшеклассники любили в своей школе — для этого было достаточно пальцев на руках: первое сентября, новогодний огонек, дискотеки, викторины, большую перемену, горячие пирожки в столовой, последний звонок и долгожданный выпускной. Остальное было обязательным и утомительным, но необходимым приложением к этому развлекательному школьному набору.
Любой урок в любой день недели начинался с тянущегося, надрывного вздоха, проносящегося по классам. Вздох поднимался выше, густел и уплывал по коридору в физкультурный зал. Там он ещё долго висел под потолком, изредка взрываемый школьным мячом, затем уходил через щели в в окна и плавно спускался на белый снег.
Тамарпална грузно опустилась на учительский стул, открыла журнал и надела очки.
— Сели, Печёнкин, я сказала! Сели и открыли свои дневники и сразу записываем домашнее задание. Повторяю, для забывчивых, домашнее задание на завтра: «Самостоятельная письменная работа на тему «Духовная деградация личности доктора Старцева в рассказе Чехова «Ионыч». Печёнкин, я сказала записываем! Неси сюда дневник, я посмотрю, что ты записал!
Уронив сумку, Вадик Печёнкин поднялся со стула, и, медленно подойдя к учительскому столу, протянул свой дневник. В графе напротив «Лит-ра» было написано два слова — «Духовная дИградация».
Большую часть своей педагогической карьеры (через два года она собиралась отметить пятидесятилетний юбилей) Тамара Павловна вела литературу в школе, — она имела весомый педагогический опыт работы со старшеклассниками! Она знала, что лучшее начало урока — строго и сразу поставить учеников на место и дальше спокойно работать по теме.
— Что за Лит-ра?
— Литература... м-м-м… так не влезает, Тамарпална!
— Не влезает, — передразнила учительница. В твою голову, Печёнкин, литература никогда не влезет. Садись... Так, сегодня мы обсуждаем рассказ Чехова «Ионыч», о котором я вчера вам рассказывала. Так, кто прочитал его и сможет нам рассказать суть произведения? — Тамарпална медленно встала из-за стола, взяла в руки привычную указку и направилась вглубь класса, оглядывая учеников.
Над классом медленно поднялась одна рука. Это была Лиза Болотова, отличница. Учительница по привычке ткнула указкой в парту Болотовой: «Давай, Болотова, с тебя начнем».
— Смотри, «Болото» опять впереди всех, — послышался шепот с третьей парты, за которой сидели крепкие «троешники» Гоша Синицын и Владик Голубев.
— Давай, Болотова, раз никто не помнит, о чем учитель вчера целый урок тут разорялась, — торжествующе произнесла Тамарпална, оглядев притихший класс.
— Основной линией рассказа является история несостоявшейся женитьбы Дмитрия Ионыча Старцева. Сама фамилия персонажа — Старцев, указывает нам на перспективу преждевременного старения души Ионыча... и…
— Так, хорошо Болотова. Молодец. Садись. Пять. Печёнкин, а что ты запомнил из вчерашнего урока? Расскажи нам, как ты понял рассказ Чехова, — Тамарпална и в этот раз ткнула указкой в парту ученика.
— А чего опять Печёнкин? — сидя промычал Вадик.
— Так, ты рассказ читал? Встань, когда с тобой учитель говорит!
— Ну читал, – Печёнкин нехотя встал.
— Ну... рассказывай!
— Ну он...
— Кто?
— Ну, главный герой…
— Как его зовут?
— Ну... (ждет подсказки)... а, этот... Ионыч.
— Ну и что этот Ионыч, что он за человек?
— Ну, Ионыч... он... ну, он врачом работал... лечил... и деньги зарабатывал... Ну, у него был роман с этой... Котиком... с девушкой из хорошей семьи. И они... — Печёнкин замолчал.
— Ну, что у них, сложились отношения? — подсказывала Тамара Павловна. Класс уже начинал мучительно и тихо хохотать.
— Ну, сложились... — Печёнкин опять замолчал, давя в себе смех.
— Так, Печёнкин, садись. Два. Мало того, что ты не учишь ничего, ты и на уроке не слушаешь.
— Я учил, Тамарпална! Учил я! — оправдывался Печёнкин.
— Ну раз учил, расскажи тогда в чём выражалось духовное падение главного героя?
Вадик опять встал, но молчал.
— Деньги, деньги пересчитывал... — раздался зловещий шепот со второй парты.
— Он, это... он деньги пересчитывал...
— Какие деньги, Печёнкин? К кому ездил в гости Старцев, в какую семью?
— К этим... ну, которые на роялях играли.
— Ну, ну... Почему я из тебя должна всё это вытягивать? Ты что двух слов на уроке литературы связать не в состоянии? Как ты будешь ЕГЭ сдавать, Печёнкин?
— А у него в ручке встроенный вай-фай с ответами из интернета, — послышался голос с «камчатки», с последней парты, за которой сидел долговязый Гоша Пахомов.
Класс взорвался хохотом. Тамарпална хлопнула указкой по ближайшей парте. — Так, Пахомов, не срывай мне урок! Или выйдешь сейчас из класса! Тихо! Ну, Печёнкин, что ещё ты можешь вспомнить?
— Умри, несчастная! — сорвал очередной шквал хохота Пахомов.
— А, да! Так смеялся слуга у этих... в той семье... куда этот Ионыч ходил!
— Пахомов, ставлю тебе «два» в журнал и завтра с родителями к директору. Давай сюда дневник!
— А... это! Я его дома забыл!
— Завтра пусть родители приносят директору твой дневник! Ну, что Печёнкин, ты так и будешь молчать или слушать своих товарищей-идиотов?
— ...
— Ну! Чего молчишь?
— ... Я не молчу!
— Садись, изверг! У тебя выходит «три» в четверти, но как ты будешь писать ЕГЭ, я не представляю.
Тамара Павловна подошла к учительскому столу, открыла журнал, перевернула несколько страниц и провела невидимой линией путь сверху страницы вниз, остановившись напротив фамилии «Журавлева».
— Так, Катя Журавлева продолжит. Что происходит с главным героем рассказа? Давай у доски, расскажи нам поподробнее.
Тонкая девушка с журавлиной фамилией грациозно прошла к доске, не спеша развернулась и, приняв позу модной актрисы с обложки журнала, начала литературный анализ:
— В рассказе «Ионыч» показана духовная деградация личности человека, который не интересуется ничем, кроме работы и денег. Еще в начале рассказа главный герой влюбляется в девушку из хорошей семьи, но она отвергает его любовь, потому что хочет стать актрисой.
— Журавлева тоже пойдет в актрисы! — послышался опять до боли знакомый голос Пахомова. — Котик! — артистично продолжал он забавлять класс. Класс уже тихо надрывался сквозь проступившие от смеха слезы.
— Пахомов, закрой рот или выйдешь из класса! — на этот раз грозно крикнула Тамарпална, замахав указкой.
— Все, молчу Тамарпална. Молчу!
— Ф-ф-ф-ф... Продолжай, Журавлева...
— Через несколько лет её мечта так и не осуществилась, и она возвращается в свой город и живет там с мамой. Настоящая актриса должна готовить себя заранее к своей профессии...
— Правильно, Журавлева. Вот, например, супруга Туркина, Вера Иосифовна, с молодости пишет романы. Помнишь, кстати, как начинался её роман, который она в начале повествования читает гостям?
— Не помню...
— Её рассказ начинался словами «Мороз крепчал...» А на самом деле в это время за окном был... — Тамарпална вопросительно посмотрела на Журавлеву, — за окном был... За окном был летний вечер, Журавлева! Так автор передает контраст между тем, что человек думает и что происходит на самом деле. Такой литературный прием называется контрастом и он говорит нам о том... О чем он говорит, Серов? Серов, не спи!
Ученик за четвертой партой, маленький и смешной Саша Серов подскочил, встряхнувшись видимо, после небольшого и легкого сна на уроке.
— О том, что... — быстро выпалил он. — О том, что... мороз крепчал...
— Маразм крепчал! — «поправил» Пахомов и бурный смех, который невозможно было никуда спрятать, ни подавить, опять порвал класс.
— Пахомов, ещё одна такая выходка, ты будешь продолжать острить за дверью класса с двойкой в аттестате, — продолжала махать указкой Тамарпална.
— Всё, всё, Тамарпална!
— Болотова, так о чём говорит такой прием, применённый в рассказе?
— О том, что такой человек далёк от действительности…
— Правильно, Болотова. — Усталый голос Тамарпалны стал ниже и суше. Дальше она начала произносить слова, как будто зачитывала что-то под диктовку. Многолетняя педагогическая практика подсказывала ей, что важные выводы говорить на уроке нужно медленно и степенно, чтобы ученики прочувствовали «главную суть» урока, то есть произведения. Она продолжала:
— Такие люди, как Туркины, живут своей обособленной, сытой, но скучной жизнью, и пытаются заполнить пустоту жизни хоть какими-нибудь увлечениями. Ранний Старцев, как рисует нам его Антон Павлович Чехов, ещё может увлекаться, он живой и интересный мужчина, но его чувства отвергаются. Помните, эту сцену, когда он обнимает Катю, целует её, но она отталкивает его, говорит «Довольно» и убегает. Помните? — Тамарпална посмотрела куда-то в окно. — Ну, а на кого похож герой в конце рассказа? Как его описывает автор? А, Серов, не засыпай снова, я тебе не дам... Надо работать на уроке! — Тамарпална по привычке указала на парту ученика указкой, только в этот раз она мягко ткнула в спящую голову Саши Серова. Он снова встрепенулся и быстро встал:
— Я работаю, Тамарпална. Старцев в конце рассказа представляется каким-то... неприятным... человеком, он... тово... духовно деградировал.
— Ну, а что это значит?
— Ну, он ходит, смотрит квартиры... вкладывает деньги в недвижимость... так неприятно ходит.
— Что значит неприятно?
— Ну он тычет своей тростью в каждую дверь, не стесняясь людей...
— Да... правильно, Серов. — Тамарпална на секунду задумалась, посмотрела на указку и переложила её в левую руку. — А как Старцев теперь реагирует на воспоминания о былой любви, Журавлева? — Тамарпална развернулась вполоборота к другому ряду столов.
Журавлева медленно поднялась, поправила волосы и сказала:
— Старцев сказал: «А хорошо, что я тогда не женился». Подлец!
— Правильно, Журавлева! Ну, насчет подлеца я не совсем согласна...
— Да, ему подфартило, что он не женился на этой глупой актрисе, а то бы мучился всю жизнь... — опять привстал со своего места Пахомов.
Журавлева вдруг развернулась к Пахомову и резко выпалила: — А он и так по жизни мучился от своего скверного и тупого характера!
— Ну... а так бы маялся с ней. Как все мужики маются с вами... — Пахомов обреченно сел, класс вдруг затих и все посмотрели на Тамарпалну.
— Пахомов, чего ты лезешь? Не знаешь рассказа, так и молчи! Сначала прочитай Чехова, потом рот открывай... — была неумолима Журавлева.
— А чего там читать, скукотища?! Я пробежал краткое содержание и понял, что читать там нечего. Я лучше камеди-клаб посмотрю, там хоть поржать можно.
— Поржать... Так, Пахомов, мы с тобой уже разобрались. Или нет? — Тамарпална грозно направилась к последней парте. Я тебе сколько раз буду говорить – не лезь! Не лезь, понял? — Тамарпална со всей силы хлопнула указкой по парте Пахомова, указка хрустнула, переломилась пополам и выпала из рук учительницы. — Я родителей твоих уже вызвала, сиди и молчи! Завтра попробуй не принести самостоятельную работу по теме, получишь два балла в аттестат!
— Я достану, Тамарпална, — полез рядом сидящий Синицын под стол. Достав половинку указки, он протянул её учительнице. Та, резко развернувшись на месте, и уверенно стуча каблуками по притихшему классу, вернулась к учительскому столу и, отодвинув стул, села.
Класс молчал. Только Пахомов, тихо присвистывал, рассматривая замерзшие ветки деревьев за школьным окном. За окном сыпал мелкий снежок, было солнечно, морозно и так тянуло выбежать на улицу, выдохнуть теплым паром изо рта, потереть озябшие ладони, замотаться шарфом и бежать, бежать... навстречу солнцу, небу и будущему душистому лету...
Тамара Павловна отдышалась и снова пошла «в наступление».
— Ну, так и в чём, по-вашему, «духовная деградация героя»? В чём она выражается? Давай, Синицын, теперь твоя очередь...
— Духовная деградация, Тамарпална, это когда герою уже ничего не нужно, кроме работы и денег. Ни любовь, ни впечатления, ни книги, ни какие-то развлечения... Он живет один и... никому не нужен.
— А почему он никому не нужен? — Тамарпална показала огрызком указки на Голубева.
— Потому что он никому не сделал в этой жизни ничего хорошего, — спокойно ответил тот. — Эгоист!
— Правильно! Как Пахомов у нас. Эгоист, думает только о себе. И даже о родителях не думает. Мать как ни придет, плачет, а он... — Тапарпална грозно посмотрела на Пахомова.
— Ну, а что я? Ну вот зачем... зачем нам эти рассказы? Если тут нет ни одного положительного героя? — Пахомов привстал, чтобы его увидел весь класс. — Разве тут есть хоть один нормальный? Одни идиоты, что возьми семью Туркиных, или самого этого... Ионыча. Чего в этом рассказе хорошего?
— Пахомов, сядь. Нужно было отвечать, когда я спрашивала. А если есть вопросы, задавать будешь в конце урока. Сядь!
— Нет, ну Тамарпална, ну зачем тогда вообще вся эта дребедень нужна... эта литература? Что мне даст эта литература в жизни? Я понимаю, физика, математика, институт, специальность, профессия, а это — (играя) Котик играет на рояле... тьфу, зачем мы это проходим?
— Пахомов, если кого и коснулась духовная деградация, так это тебя, а не главного героя! Как ты не понимаешь, что литература утверждает лучшие человеческие качества и идеалы, заставляет сопереживать литературным героям, развивает наши чувства и делает нас более чуткими и тонкими. А ты... ты посмотри на себя!
— А что?
— То. Печать интеллекта лежит у тебя на лице!
Пахомов как-то криво, но искренне улыбнулся и оглядел весь класс, — как бы собирая аплодисменты, — класс в это время тихо покатывался со смеха. Ребятам было, в целом, все равно над чем смеяться, — они с радостью смеялись и над своими товарищами, и над учителями, и над ситуациями, которые происходили в классе. И не только в классе. Они вообще любили смеяться. Главное было, чтобы источник смеха был где-то рядом. Всегда где-то рядом.
— Сядь, Пахомов и растворись в тумане. Я заканчиваю урок. Значит, ещё раз, для тех, кто страдает провалами в памяти, завтра приносим на литературу самостоятельную работу на тему, которую вы в начале урока записали в дневники. Да, Пахомов, записали?
— Да, записали.
— Те, кто напишет, будет допущен к тестированию по ЕГЭ. А тот, кто не напишет, будет мыть окна в классе.
— Я уже нашел, откуда списать, — Синицын шепотом показывал Голубеву под столом смартфон, открытый на нужной странице, — вот сайт в интернете, тут как раз про Ионыча.
— Ага, ссылку пришли.
— О`кей, пришлю.
— Так, класс, у кого есть задолженности по прошлым темам, подходим после уроков. К Пахомову это не относится, Пахомов будет подходить к директору. Завтра, не забудьте, вторым уроком — литература. Сразу после физкультуры. Литература, Соколов, слышишь, а не лит-ра!
— Да, понял, Тамарпална, понял.
Прозвенел звонок и класс быстро опустел. Через пять минут Тапарпална зашла в учительскую, незаметно сняла тесные туфли и устало опустилась на диван. За окном трещали от мороза раскачиваемые ветром деревья, снег падал на подоконник и яркое, молочное солнце освещало внутренний двор школы.
«Мороз, действительно, крепчал», — вспомнила Тамара Павловна. Она на минутку задумалась, перед её мысленным взором быстро промелькнули муторные сессии в институте, нудные экзамены, жаркая летняя практика в далекой вологодской школе, первая влюбленность… горячий первый поцелуй на сеновале, вся молодость... как один миг!
«Как один миг», — сама себе тихо сказала она и загрустила.
Настроения не было ни до урока литературы, ни теперь, после урока.
Из папки с книгами и журналами выпал на стол огрызок указки. Она долго вертела его в руках, и, вдруг, сильно нажав двумя руками на остаток длинной палки, бывшей когда-то школьной указкой, переломила её еще раз пополам. Губы её в тот момент сжались в каком-то нечеловеческом желании сделать эту палку еще короче.
— Что, Пална, уже к четвергу достали? Вот... а завтра пятница... — устало и безнадежно пробормотал Михалыч, учитель физкультуры, просматривая какие-то бумаги.
— Да, не говори. Через неделю завуч поставила мне открытый урок, вот придёт... наша дура, чего я буду давать, даже не знаю...
— Ладно, Пална, не грусти... Завтра зарплата будет... Сегодня, говорят, бухгалтерия уже рассчитала. — Михалыч распрямился, поднял глаза от бумаг, задумчиво посмотрел в окно и устало вздохнул.
Тамара Павловна тоже смотрела в окно и молчала.
А за окном действительно крепчал мороз.
Свидетельство о публикации №215011202162 © Максим Федосов. 2014 год.
