РУКОПИСЬ
Дверь квартиры не открывалась. Павел Григорьевич тяжело дышал, сухими пальцами пытаясь повернуть застрявший в замке ключ, надрываясь, приподнимал старую, тяжёлую дверь… Вот, наконец, замок хрустнул раз, другой. Но прежде чем открыть дверь, Павел Григорьевич тяжело вздохнул. Выдох получился необыкновенно глубоким – «качели» легких чуть задержались, толкнулись и летели всё выше, выше… Голова закружилась, сердце неожиданно застыло в ожидании вдоха… Прихожая квартиры Павла Григорьевича неестественно выгнулась, вешалки «уехали» дальше, коридор, ведущий в комнату, вытянулся в глубину квартиры, обувная тумбочка стала похожа на что-то круглое и мягкое... Двери комнат медленно и плавно раскрывались, словно кто-то невидимый листал страницы незримой книги. Едва различимо, словно в черно-белом кино, в глубине квартиры двигались незнакомые люди, гудели старые автомобили, хлопали красные знамёна, звенели победные марши, и звук их всё нарастал и нарастал, пока не заложило уши. Павел Григорьевич облокотился на дверь, медленно повис на ней, глухо пытаясь позвать на помощь. Пятый этаж, закопчённые мутные стекла, грязные стены, толстые металлические двери, а за ними – пустота.
Никто не вышел.
Никто не помог.
Он медленно опускался, держась за ручку двери…
* * *
Это утро казалось последним утром зимы. Рано, чуть свет, пошёл сильный снег, к обеду выглянуло яркое солнце, защебетали птицы, и весь снег растаял буквально за час. «Ещё бы, 22 марта на дворе», – отрывая привычный листок календаря, подумал Павел Григорьевич.
С утра он был в хорошем расположении духа, был бодр и полон решимости доехать до издательства, чтобы выяснить, наконец, судьбу своей рукописи. Достал из новенькой упаковки подаренную на юбилей электробритву, побрился, выпил большую чашку растворимого кофе. Подойдя к шкафу, достал свой единственный галстук, который почти не надевал. Приложил к рубашке, посмотрел в зеркало и, о чём-то задумавшись, медленно присел на диван…
Супруга его, Татьяна Николаевна, никогда не позволила бы ему надеть галстук к старой клетчатой рубашке. Нет, не позволила бы… Но Татьяны Николаевны уже третий год не было рядом. А детей у Павла Григорьевича не было. Вернее, были. От первого брака, лет сорок назад, а то и более… Детей тех он видел несколько раз, потом пути разошлись. Да что говорить…
Уложив в старый портфель распечатку романа с последними правками, он бережно собрал остальные бумаги со стола, аккуратно сложил их в открытый ящик тумбы и как-то неестественно ровно положил ручку, неожиданно для себя вспоминая, как лежат предметы на письменных столах в писательских музеях. Улыбнулся этой неожиданной мысли и заметил свою улыбку в зеркале напротив. «Есть в старости седой вкус молодости лет…» – вспомнил он строчку из чужого стихотворения, где-то недавно вычитанного. Из зеркала на него улыбался уже почти седой старик с красивыми глазами, полными юности.
«Ну, да… – подумал он. – Вкус молодости лет…»
Дорога прошла в сплошных воспоминаниях, благо троллейбусный маршрут пролегал мимо известного издательства.
«Надо же, ведь уже четыре месяца ни звонка, ни ответа...» – прикидывал он, глядя в запотевшее окно на мокрый грязный снег, который медленно месили автомобили. – А говорили, что позвонят, расскажут, что и как». Вспомнил он, как охранник не хотел пускать его в издательство, встав грудью на «защиту родных рубежей». Павел Григорьевич тогда смеялся над ним, чем ещё сильнее рассердил его.
– Поймите же, дорогой мой человек, – говорил ему Павел Григорьевич, – ведь издательства издают книги, а мы их покупаем и читаем! Значит, я тот самый читатель, о котором вы печётесь, ради которого работаете. Неужели вы думаете, я пришёл вас взрывать?
– Я ничего не знаю. Не велено и всё! – бухтел охранник и набирал чей-то номер. – Вот, звоните по телефону, вас вызовут…
– Да, вызовут… Как на суд…
Он пытался набирать телефон ответственного редактора, но никто не брал трубку. Было ощущение, что издательство – это пустые серые башни, закрытые от читателей железными дверями.
Ни одной живой души.
В конце концов он дозвонился до кого-то, на том конце провода вежливо попросили не приносить рукописей, а прислать текст произведения по электронной почте.
– Ну, может быть, хоть познакомиться… – терпел вежливый отказ Павел Григорьевич. – Давайте я оставлю роман?
– У нас не принято знакомиться, да и хранить рукописи негде, – отвечал сухой и усталый голос. – Присылайте, а через три месяца можно будет о чем-то говорить.
Теперь, вздрагивая на выбоинах свежего московского асфальта в полупустом троллейбусе, Павел Григорьевич вспоминал звонок от редактора отдела прозы, который позвонил ему спустя несколько недель после его первого неудачного визита.
Разговор тогда снова не получился, но хотя бы начался.
– Вы обращались в наше издательство, мне «скинули» на почту вашу книгу… э-э-э... Павел Георгиевич, – молодой голос был уставшим, словно он сам не верил, что издательство вообще будет что-то читать.
– Григорьевич.
– А?
– Спасибо, что вы хотя бы позвонили. Скажите, есть надежда на то, что кто-то прочитает рукопись? Я уже про книгу не спрашиваю, понимаю, что все зависит от…
– Ну, вы же знаете, редакция не вступает в переписку… Мне просто передали, что вы в тот день хотели меня увидеть… Сказали, что вы ветеран войны…
– Да, ветеран. Ветеран труда. А разве это имеет отношение к рукописи?
– Что вы говорите? Не расслышал?
– Как вас зовут, молодой человек?
– Моя фамилия Бе…, я редактор отдела про...
Разговор тогда не получился, Павел Григорьевич так и не дождался никакого вразумительного ответа, кроме уважительного тона и признания прошлых заслуг всех ветеранов вместе взятых, каких-то общих слов ни о чём. Единственное, что он понял, что срок рассмотрения рукописи составляет три месяца. Он честно отсчитал по календарю ровно три, месячишко прибавил и в это свежее мартовское утро надел свой единственный галстук.
Троллейбус въехал в центр города и сразу же уткнулся в огромную пробку. Его металлическую тушу, вооруженную двумя токоприемниками, словно натянутыми вожжами, то и дело подрезали бойкие иномарки; светофоры тормозили поток, пешеходы норовили перебежать на красный, – словом, жизнь большого города всё больше и больше надувалась бесполезным хаосом и волнением, суетой и больше напоминала знаменитое «шаг вперед, два шага назад». Все сосредоточенно шагали, но куда именно, никто уже не задумывался. О том, куда шагали, говорили только в программе «Время» по вечерам, но из сухих сводок красиво одетых дикторов Павел Григорьевич ничего не понимал. Он слышал, что жизнь простых людей в стране становится лучше, что всё больше и больше… но батон хлеба в ближайшем магазине месяц назад стал стоить на два рубля дороже, и Павел Григорьевич в последнее время телевизору уже не доверял.
И вообще, странно было смотреть ему на этот современный суматошный город, ещё не отмытый после долгой и грязной зимы. Он его помнил другим: чистым, зелёным, каким-то веселым и раскрепощенным, несмотря на времена, вождей и настроение. Об этом он и писал в своей книге, текст которой лежал теперь в электронном почтовом ящике издательства. Так получилось, что эта книга стала первой в жизни Павла Григорьевича – он писал её более пятнадцати лет. Он даже не совсем понимал, что написал: о себе самом или о герое, похожем на него. О молодости яркой, бурной, романтической, молодости героя, где, конечно, было всё: и победы, и падения, и головокружительная карьера, и внезапное отстранение от должности распоряжением сверху, и влюбленности, и развод, и первые неудавшиеся попытки наладить отношения с бывшей супругой и собственным сыном. Жизнь, словно рукопись книги, умещалась в несколько сотен листочков мелкими буковками, и можно было мысленно перебирать знакомые пожелтевшие страницы этой исповеди, всматриваться в лица ушедших друзей, вслушиваться в эти звонкие имена и названия городов. От постоянного сворачивания рукопись стала похожа на старый ковер, который свернули, чтобы почистить на свежем снегу и убрать на антресоль. «Кому она теперь нужна… книга воспоминаний…» – вздыхал Павел Григорьевич. Но все-таки он был уверен, что подобная книга многим молодым поможет обрести себя в собственной жизни. Найти свой путь…
Троллейбус уже медленно подкатывал к серому зданию. Неспешно выйдя на остановке, он направился к зданию издательства, на фронтоне которого красовалась темно-красная звезда в обрамлении ярких рекламных вывесок. «Вот ведь символ времени», – подумал Павел Григорьевич, поморщился и стал медленно подниматься по длинным ступеням ко входу. Каждый шаг отдавался где-то в груди мерным постукиванием, поэтому приходилось останавливаться, чтобы перевести дух. «А ещё говорят, негде хранить рукописи, – он поднял голову, пытаясь разглядеть красивый шпиль наверху. – Так и историю негде будет хранить…»
Вход в издательство, которое выпускало несколько сотен изданий в год миллионными тиражами, охранялось тщательно: нужно было получить электронный пропуск и только после этого подняться к пропускным турникетам. Павел Григорьевич потоптался возле пропускного окошка, спросил «редактора отдела прозы». Оказалось, что ответственный редактор отдела прозы буквально вчера был назначен заместителем директора издательства.
– Он мне сказал именно к нему подойти, – неуверенно преувеличивал Павел Григорьевич, понимая, что снова может уйти отсюда ни с чем.
Прямоугольник пропуска сработал безукоризненно: механические турникеты приветливо распахнулись, старенький лифт доставил его на третий этаж, двери холла мягко открылись, а вот заветный кабинет оказался заперт.
– Ну… как всегда, – только он успел присесть на стул, как мимо него в дверь уверенной походкой шагнул молодой человек тридцати с лишним лет с модной бородкой и с наушниками в ушах. Вытащив «одно ухо», молодой человек нагнулся к Павлу Григорьевичу:
– Вы ко мне?
– Да, меня зовут Павел Григорьевич… Серов. Четыре месяца назад я привозил сюда свою рукопись, её не приняли, попросили прислать по почте… этой… электронной. Я прислал, всё, как вы просили, – он замолчал на секунду. – Вот, прошло четыре месяца, как бы узнать…
– А… я, по-моему, помню… Заходите.
В просторном кабинете Павел Григорьевич присел на стул, а редактор занял мягкое кожаное кресло за большим столом.
– Сейчас, подождите, посмотрю… Как, говорите, называется ваша книга? – редактор уткнулся лицом в монитор, внимательно переключая кнопки на клавиатуре.
– Гм… «Моя жизнь».
– Подождите, подождите… Вы, по-моему, как раз ветеран войны… так?
– ... труда. Ветеран труда.
– Ну, не важно. У нас просто есть квота для ветеранов, возможно… так… сейчас… – казалось, еще минута, и он провалится в монитор вместе с креслом. – Знаете, нет. Я не вижу такой книги в списках. Нету «Моей жизни»…
– Подождите, причем тут списки. Мне хотелось бы знать, кто-то прочитал рукопись? Если что, я вот тут… привез, – Павел Григорьевич полез в портфель.
– Нет, нет, не нужно. У нас все рукописи в электронном виде.
– Понимаю. Негде хранить…
– Павел... э-э-э, Григорьевич, – как можно мягче начал редактор, продолжая искать на экране нужный файл, – вы понимаете, какая сейчас ситуация на издательском рынке… все диктует конъюнктура, рынок…
– Понимаю, да… – Павел Григорьевич отвел глаза. – Раньше все диктовала партия, а сейчас рынок.
– Ну, Павел Григорьевич, вы не обижайтесь, ваш роман… – редактор наконец нашел и открыл нужный файл на мониторе и прочитал заголовок. – Вот, видите, роман о жизни… хороший роман, так сказать, воспоминания. Но поймите, сейчас другое время, другие обстоятельства... Вон, фантастику люди предпочитают.
Он показал на плакаты, развешанные по стенам. На плакатах один дракон с красными глазами пожирал другого, и где-то на фоне блестели мечи, и железными буквами с кровоподтеками красовалась надпись «БИТВА В ПОДЗЕМЕЛЬЕ».
– Видите, мы уже второй год специализируемся на этом жанре, знаете, хорошо идёт… в смысле, хорошо продаётся.
Павел Григорьевич глубоко вздохнул и тихим голосом продолжил:
– Да… культура уходит. Нас когда-то учили, что книги… искусство возвышает душу человека, делает её более тонкой, что она должна…
– Ну, уважаемый Павел Григорьевич, никому она ничего не должна! Издательский бизнес такой же бизнес, как и все другие. Если выгодно – мы печатаем, если нет... Ну, поймите нас правильно, для нас же это убыток!
– Разве может быть убыток, когда человек рассказывает историю своей жизни, чтобы научить, помочь, предостеречь…
– Павел Григорьевич, – тон редактора становился все более веселее и развязнее, – ну, не может литература предостеречь! Вы многого требуете от неё. Искусство слова – это всего лишь искусство, к сожалению, последние семьдесят лет искусство выполняло роль пропагандиста… светлое будущее и всё такое… а на самом деле… Посмотрите!
Редактор вскинул руку в сторону открытого окна.
– И где оно это ваше светлое будущее? Знаете, мы с вами такие разные… нам друг друга никогда не понять.
– Почему же наше… светлое будущее? – Павел Григорьевич откашлялся и тихо продолжил. – Ваше… Так мы закончим тем, что дети вообще перестанут читать. Я и не прошу понять меня. Я просто прошу прочитать рукопись!
– Я вам в который раз объясняю, – уверенно врал редактор, – я прочитал рукопись и не могу ничего сказать основательно. Пока напечатать мы её не сможем!
Голос редактора вдруг стал жестче, было понятно, что он ставит точку в разговоре.
Павел Григорьевич снова откашлялся, оглянулся на драконов, положил визитку редактора в карман и молча стал подниматься со стула.
– Вы, Павел Григорьевич, только не обижайтесь, примите это как… ну, может быть, на будущий год мы сможем протолкнуть вас по квоте…
– Хм, протолкнуть… – улыбнулся сквозь слёзы Павел Григорьевич, махнул рукой и вышел из кабинета. – Зря только галстук надевал.
Дверь за ним мягко закрылась, откуда-то подуло весенней прохладой – кто-то открыл окно в коридоре. Павел Григорьевич спустился в лифте на первый этаж, сдал пропуск и вышел на улицу. Действительно, по улице полноправно шагала весна: мокрый снег таял под ногами, превращаясь в жижу, солнце слепило глаза, и легкий ветерок приносил необычайно вкусный запах чего-то свежего и нового.
– Ну… а чем не светлое… будущее? – Павел Григорьевич ещё раз вздохнул, оглянулся вокруг и набрал полную грудь свежего весеннего воздуха.
Он ещё раз посмотрел на визитку, прочитал внимательно фамилию и имя: «Белов Юрий Павлович. Редактор». Что-то кольнуло внутри, под лопаткой. Где он мог слышать эту фамилию, до боли знакомую?
Только в троллейбусе он понял, что нужно обязательно вернуться. Белова – это была фамилия его первой жены. И кто мог знать, может быть, только что перед ним сидел… его родной сын, которого он мог и не узнать. «Возможно ли это? – сам себя спрашивал Павел Григорьевич. – Прошло тридцать с лишним лет, почти сорок, наверное, он ведь уже вырос, уже, наверно завел семью и детей. Нет, не может быть… Не может быть… Но все-таки нужно бы выяснить. Нужно бы перезвонить… Не может быть… Не может быть…»
* * *
Юрий Павлович, оставшись в кабинете, почему-то расстроился. Что-то особое было в этом престарелом посетителе, что-то необыкновенное, гнетущее и одновременно близкое. Он и сам осознавал, что нехорошо получилось – роман-то он не открывал. И никто не открывал этот файл в издательстве. Как-то пропустили... Проморгали… «Нехорошо, надо было открыть, посмотреть…» Он снова потянулся к экрану, пролистал несколько страниц, ткнул в середину текста и обомлел…
Автор в точности описывал его мать, Людмилу Николаевну Белову, чью фамилию он взял с момента совершеннолетия. А до этого по записям в метрике Юрий Павлович носил фамилию Серов…
– Не может быть… – повторял про себя Юрий Павлович, листая страницу за страницей рукопись книги… своего отца, который только что сидел перед ним.
– Не может быть… – повторял и повторял он.
Вечером он долго крутил перед собой записку с телефоном Павла Григорьевича, собираясь с духом, чтобы позвонить и выяснить, действительно ли было так, как он себе представил. Но руки упрямо не слушались, сердце не могло согласиться с тем, что голова решила уже несколько часов назад. Он зашёл в комнату к сыну, обнял его, вспоминая глаза Павла Григорьевича, потом встал, пытаясь совладать с волнением.
– Павлик, ты все уроки сделал? – уточнил он у сына-пятиклассника.
– Да, пап, всё сделал, нам ничего и не задавали… – уныло буркнул сын, не отвлекаясь от битвы драконов на экране компьютерной приставки.
– Ты давай, это… заканчивай. Почитал бы чего… – предложил отец.
– Ага. Пап, я вчера читал. Слушай, а ты битву драконов до какого уровня прошёл? А, пап?
– До седьмого. Там на седьмом уровне… красный дракон, большой такой, его не пройдёшь. Меня там, на седьмом и убили… А ты на каком?
– На третьем ещё. Сейчас, пап, доиграю…
– Давай это, за книги садись.
– Ага.
Проходя мимо зеркала, Юрий Павлович заметил какую-то железобетонную усталость в своих глазах и недовольно отвернулся. Вечером он все-таки решился позвонить по указанному телефону Павлу Григорьевичу, но унылый механический голос сообщил несколько раз, что «абонент находится все зоны действия сети».
* * *
Через год роман Павла Григорьевича Серова «Моя жизнь» вышел в издательстве небольшим тиражом.
PS. Рассказ написан в 2017 году на творческом конкурсе во время обучения на дистанционных литературных курсах А.В.Воронцова (доцент Литературного института им. М.Горького)
Свидетельство о публикации №217030102086 © Максим Федосов. 2017 год.
